БИБЛЕЙСКИЙ МОТИВ ГРЕХОВНОСТИ СРЕБРОЛЮБИЯ В ПОЭМЕ Н.В. ГОГОЛЯ «МЕРТВЫЕ ДУШИ» (ОБРАЗ ПЛЮШКИНА)

АННОТАЦИЯ

Статья посвящена исследованию поэтики образа Плюшкина поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души». С помощью структурно-описательного метода были исследованы художественные детали как способ создания художественного мира образа помещика.

На основании полученных данных автор делает вывод о том, что Плюшкин – это образ, который выполняет в поэме функцию зеркального отражения как образов предыдущих помещиков, так и самого Чичикова.

Данная статья может быть полезна специалистам-филологам, студентам, школьникам.

ABSTRACT

The article is devoted to the study of the poetics of Plyushkin's image of N. V. Gogol's poem "Dead Souls". Using the structural and descriptive method, artistic details were investigated as a way to create the artistic world of the image of the landowner.

Based on the data obtained, the author concludes that Plyushkin is the image, who performs the function of mirroring both the images of previous landowners and Chichikov himself in the poem.

This article may be useful for philologists, students, and schoolchildren.

Ключевые слова: Плюшкин, зеркало, ветвь клена.

Keywords: Plyushkin, mirror, maple branch.

Завершающим галерею помещиков является образ Плюшкина. Н. В. Гоголь напишет про него в шестой главе, рассказав его предысторию: «Итак, вот какого рода помещик стоял перед Чичиковым!» [1, с. 149].  Какого рода помещик и какова его роль в поэме мы и постараемся выяснить в данной статье.  

Описание Плюшкина автор дает глазами Чичикова. «Ветхость» крестьянских изб с крышами, «как решето», или с жердями «в виде ребер», с окнами, заткнутыми разным тряпьем, «странный замок» самого хозяина, превратившийся под взглядом Чичикова в «дряхлого инвалида», склады гниющего сена и хлеба, окаменевшая от времени в подвалах мука – все это создает ощущение странной, безумной разрухи на фоне изобилия [1, с. 140, 149]. Странным показался и облик самого помещика, утратившего не только гендерные и социальные признаки («баба или мужик», «ключник» или «ключница», – долго «не мог распознать» Чичиков» [1, с. 142, 145]), но и человеческие. Перед Чичиковым стояла «фигура», сильно напоминающая сгорбленную от старости Бабу Ягу, говорящая сиплым голосом и одетая в засаленные лохмотья халата, с колпаком на голове, с выдвинутым вперед подбородком, с широкими густыми бровями над маленькими бегающими, «как мыши», глазками [1, с. 142, 145–146, 155, 160]. Чичиков заметит «большую прореху» на одежде помещика пониже спины [1, с. 144], а автор уточнит, что «и сам он обратился … в какую-то прореху на человечестве», т. е. в ничто [1, с. 149]. Словом, образ Плюшкина – это образ «живого мертвеца». Признаками смерти наполнено и описание дома помещика. Чичиков, вступив в темные сени, от которых «подуло холодом, как из погреба», как будто спустился в царство ада, наполненное кучей хлама. Часы с остановившимся маятником становятся символом потерянного времени, его уже у Плюшкина нет, он уже в преддверии «вечности». Олицетворением смерти в доме является и вездесущая пыль, которая в несметном количестве покрывает кучу хлама [1, с. 145]; прикосновение обращает в пыль «сукна, холсты и домашние материи» [1, с. 149]. Пыль, ставшая прахом, символизирует напрасную жизнь, смыслом которой стало накопительство, превратившееся в «прореху» – в ничто. Свидетелем смерти души помещика становится сам Чичиков. Она «скончалась», как говорится, на руках путешественника в тот момент, когда по «деревянному лицу» Плюшкина в последний раз его жизни «скользнул … теплый луч» – «бледное отражение чувства», которое автор не без насмешки сравнил с последним появлением на поверхности воды утопающего, безжалостно поглощенного стихией [1, с. 155].

Не случайно автор завершил галерею еще «живых» помещиков «смертью души» последнего. Кажется, что Плюшкин – это оборотная сторона Коробочки, растерявшей на дороге жизни лучики света, жившего в ней. Описание бережного отношения Плюшкина к полученным деньгам, «чрезвычайно осторожно» уложенные им «в один из ящиков» [1, с. 159], напоминает бережное отношение к деньгам, с любовью разложенным по мешочкам, Коробочки, как, впрочем, и одинаковое упоминание ими не только Бога, но и «святителей» [1, с. 152]. Ведь Плюшкин, как и Коробочка, имел двойственную природу своей души. В нем одновременно уживались и «трудолюбивый паук», и радушный, гостеприимный хозяин. В его прошлом было много движения («двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни, везде и во все входил зоркий глаз хозяина…», но мало чувства: как-то по-деловому сухо автор заметит: «был женат и семьянин» [1, с. 147]. Н. В. Гоголь не описывает историю взаимоотношений помещика с хозяйкой своего дома, но отдельные детали, кажется, могут помочь читателю эту картину воссоздать в своем воображении. «Хорошие», хотя и «немножко поиспорченные» серебряные часы, которые Плюшкин в порыве благодарности готов был подарить своему «благодетелю» с заботой о том, что молодому человеку «нужны карманные часы, чтобы понравиться своей невесте», позволяют сделать предположение, что эти часы возвращают Плюшкина к временам своей молодости и что именно в этих часах он являлся своей избраннице, чтобы произвести на нее впечатление, но не своими личностными качествами, а уровнем своего благосостояния [1, с.160]. Да и о чувствах безымянной жены Плюшкина к своему мужу ничего не сказано. Замечания автора о приветливости и хлебосольстве жены помещика, ее «говорливости», как будто подобной журчанию ручейка, раскрывают в ней черты доброй, мудрой хозяйки, но не более того. Скорее всего, брак этих двух людей состоялся не по причине их любви друг к другу, а по причине необходимости следования законам жизни общества. Поэтому каждый из супругов и посвятил свою жизнь добросовестному выполнению своих обязанностей: жена – добродушная хозяйка дома, любящая мать, муж – деловой человек, хозяйственник, у которого дом – «полная чаша». Может быть, по этой причине все воспоминания помещика об умершей супруге и ограничиваются графинчиком, хранящим «славный ликерчик», приготовленный «еще покойницей» женой [1, с. 154]. Возможно, именно отсутствие любви между супругами (они не составляли единого целого) и позволило прорасти и укорениться росткам скупости в «бережливом хозяине», началом которой стал «несколько поношенный», хотя и опрятный сюртук, в котором хозяин являлся к столу. «Локти» еще «были в порядке: нигде никакой заплаты», – уточняет автор, как будто раскрывает верность помещика обязательству выдерживать законы приличия в обществе своей жены [1, с. 148]. Кажется, смерть «доброй хозяйки» освободила Плюшкина от всяких обязательств и предоставила ему возможность быть самим собой.   Отсутствие «слишком сильного чувства» при наличии ума в нем привело к тому, что «человеческие чувства … мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось» и позволило скупости одержать победу в его душе [1, с. 148]. Победа скупости над теми пусть неглубокими чувствами, все-таки жившими в его сердце, уподобила его тому самому пауку, который «уже приладил паутину» к маятнику и не заметил, как остановил время своего существования [1, с. 144]. Духовная смерть образа Плюшкина как будто берет свое начало у истоков образа Коробочки.  Обнаруживший еще едва уловимое сходство Коробочки с Бабой Ягой А. Терц («нога, что повыше косточки, так вот и ломит») как будто обозначил в нем начало движения ее жизни в сторону тьмы, а не света [5, с. 252].  Конечно, Коробочка не сразу превратилась в Плюшкина-Бабу Ягу. Сначала она, наверное, опустилась до уровня Собакевича. Ее любовь к деньгам (свою выгоду которых в диалоге с Чичиковым она защищает хотя и с твердым упорством, но все-таки как-то мягко, застенчиво, и, ссылаясь на свое «такое неопытное вдовье дело», как будто даже просит у Чичикова разрешение дать ей возможность «маненько повременить» с продажей мертвых крестьян [1, с. 77]) в будущем, возможно, лишит ее робости, и она уже на следующем этапе своего жизненного «развития» в «облике» Собакевича лишится «простодушия» и будет уже «наступать на горло» своему противнику и не стесняться ему угрожать, чтобы добиться прибыли. Собакевич – это промежуточный этап сошествия Коробочки в мир сатаны. Не случайно и у Собакевича, и у Плюшкина «деревянные лица», а покупщики называют Плюшкина, не уступающего в торге ни на копейку, «бесом, а не человеком».  И Собакевич, и Плюшкин (впрочем, как и Коробочка) дальше «своего носа не видят», поэтому оказываются в плену иллюзии сытости как основы вечной жизни, символами которой становятся клетка с дроздом в доме Собакевича и пыльная мешковина вокруг люстры, кажется превратившаяся в кокон с червяком, в доме Плюшкина. Последняя стадия деградации человека, воплощенная в Плюшкине, – это сребролюбие, проявлением которого является скупость, обрекшая помещика на бедную жизнь и служение богатству как идолу. Упрекая чиновников-взяточников в «сребролюбии», а священников – в равнодушии к его проявлению и нежелании «словом божиим» противоборствовать человеческой жадности, помещик противоречит самому себе, ведь сам он против «слова-то божия» устоял, принеся в жертву скупости и своих детей, отказавшись от любви к ним, и самого себя [1, с. 152].

Таким образом, с одной стороны, писатель в Плюшкине, как в зеркале, описал духовную смерть заблудшей души человека, забывшего, что все люди – братья и сестры одного Отца. Он создал образы людей «заброшенных» – живущих с «жалобой» на жизнь («без жалобы нельзя себе представить жизни»), но без «взаимной жалости». Погруженные в состояние страха за свою собственную жизнь, привыкшие воспринимать другого человека в качестве средства для своей наживы, они не знают, что «только через взаимную жалость можно себя почувствовать не заброшенным» [4, с. 63]. С другой стороны, образ Плюшкина для писателя является средством, выполняющим функцию того же зеркала, в которое предоставляется возможность заглянуть главному герою – Чичикову и задуматься о смысле своей жизни, ведь в нем, как и в них, присутствует двоемирие. Согласно народному поверью, «ко всякому человеку при его рождении приставляется черт и ангел. <…> Между ангелом-хранителем и дьяволом-соблазнителем стоит постоянная вражда» [2, с. 31–32].  В Чичикове одновременно уживаются искреннее восхищение божественным очарованием молоденькой девушки, заставляющим его терять дар речи и забывать об окружающем мире, и восприятие ее как средства для обеспечения собственного счастья – того «лакомого кусочка», за который можно было бы получить «двести тысчонок» [1, с. 119]. Он, окрыленный мечтой «о счастии и блаженстве двух душ», читает наизусть по наитию души обожравшемуся Собакевичу «послание в стихах Вертера к Шарлотте», но читает под воздействием выпитого шампанского и «венгерского», придавших ему «силу духа» [1, с. 184]. Чичиков, потеряв чувство времени, может погрузиться на целых «двенадцать часов» в фантастическое путешествие о жизни и смерти купленных им у Плюшкина мертвых и беглых крестьян [1, с. 168], а может просто обозвать «дрянью» тех же купленных мертвых крестьян, правда, уже у Собакевича. Почему же в одном случае Чичиков, совершив сделку, «воскрешает» души мертвых крестьян и, можно сказать, поет им песню, где есть и восторг русским мужиком, и жалость к нему, а в другом – души тех же мертвых крестьян называет «дрянью»? Ответ прост. Результатом сделки с Собакевичем, его поведением Чичиков был очень недоволен: должен был поступить, как свой (все-таки «человек знакомый, и у губернатора и у полицеймейстера видались»), а поступил, как «совершенно чужой», не постеснялся ободрать всеобщего любимца как липку: «По два с полтиною содрал за мертвую душу, чертов кулак!» [1, с. 136]. После сделки с Плюшкиным Чичиков пребывал «в самом веселом расположении духа». Ведь его предчувствия оправдались: он ожидал «кое-какой поживы, но такой прибыточной никак не ожидал» [1, с. 160]. Чичиковское слово «пожива» раскрывает источник душевной радости «херсонского помещика» – возможность «за чужой счет получить что-нибудь для себя» [3, с. 545]. Словом, в Чичикове уживаются свет и тень, божественное и бесовское. Мечта о любви соединяется с готовностью «поживиться» («лакомый кусочек») за ее счет, поэзия не пробуждается в душе без вина или той же «поживы», хочется собственного счастья, но опять же за чужой счет. Это стремление поживиться за чужой счет раскрывает наличие в душе героя хищнического начала, что роднит его одновременно и с Собакевичем, наступающим своими ногами на ноги другого человека, как на горло, и с Плюшкиным, запасающим продукты и предметы быта впрок и обрекающим их тем самым на гниение и смерть.

Но Н. В. Гоголь, несмотря на обыкновенность Чичикова (человек как человек), все же выделяет его среди всех и делает главным не персонажем, а героем.  Хотя он, как и многие чиновники, превратил свою жизнь в погоню за «поживой» (вспомним, что когда «безликий» господин «средней руки» в первой главе оказался на «домашней вечеринке» у губернатора, то он сразу пошел не к «тонким», а к «толстым» – «почтенным чиновникам в городе», о которых автор с иронией замечает, что, «послуживши богу и государю», они обзаводятся домами, записывая их на имя жены, разоблачая их тем самым воровскую сущность [1, с. 36]. Присоединение Чичикова к «толстым» уже в конце первой главы раскрывает его намерение обворовать государство в целях собственного обогащения, пренебрегая, как и «почтенные чиновники», законами Бога и государства), но вместе с тем Чичиков все-таки не такой, как все. Он умеет, как и автор, всматриваться в жизнь и людей. Например, в шестой главе кажется, что монолог автора о причинах нравственного падения человека «до такой ничтожности, мелочности, гадости» сливается с размышлениями о Плюшкине самого Чичикова. О состоянии задумчивости свидетельствует слово «очнувшись», прерывающее размышления героя и обращение его к цели путешествия [1, с. 156-158]. Чичиков, как и автор, понимает пошлость окружающих его людей и жизни (в момент негодования, вызванного появлением Ноздрева на балу у губернатора и его заявлением об афере «херсонского помещика», Чичиков, вернувшись в гостиницу, сбросил с лица маску господина «средней руки» и подверг безжалостной критике образ жизни общества, собравшегося на балу у губернатора, мелочность и пошлость его жизни, отсутствие уважения высшими сословиями низших [1, с. 209]). Но Чичиков в отличие от автора не находит в себе силы подняться над пошлостью общества и жизни, потому что еще не обладает мудростью автора, уже осознавшего бессмысленность стяжания на земле материальных ценностей. Ведомый автором, заставившим его стать свидетелем «смерти души» Плюшкина и заглянуть в бездну человеческого падения, Чичиков воочию смог увидеть, что сребролюбие, жажда наживы превращает людей в ничто, а богатство не является гарантом вечной жизни. И пусть Чичиков, только что пережив страшное видение в образе Плюшкина, тут же забыл свои переживания и, несмотря ни на что, несказанно обрадованный удачной сделкой с помещиком, возвращается, довольный, в свою гостиницу (снова свет и тень идут рядом в его душе), автор оставляет нам, читателям, надежду на победу света над тьмой в душе героя. И дело, наверное, не в птице-тройке, движение которой будет зависеть не от авторской фантазии, а от движения каждого из нас, вглядевшихся уже в Чичикова, как в зеркало, от нашего выбора жизненного пути. Поэтому Гоголь все-таки завершает свое произведение с доброй верой в то, что тьма не сможет победить свет в душе человека. Об этом и свидетельствует образ сада Плюшкина, который своей свежестью, живописностью, буйством жизни противостоит, с одной стороны, мертвенности пространства Плюшкина, в котором «ничего не заметно было оживляющего картину … никаких живых хлопот и забот дома», с другой – этот сад становится символом выбора жизненного пути как Чичикова, так и каждого из нас: можно пойти по дороге света, а можно и по дороге тьмы –в «углубление, зиявшее, как темная пасть» [1, с. 141]. И автор, создавая образ Чичикова, утверждает, что идеальных живых людей не бывает, и предупреждает каждого из нас, что, скорее всего, мы пройдем неизбежно по обеим дорогам, но самое главное, по его мнению, найти человеку силы подняться из «темной пасти».  Символом веры писателя в победу неугасимого света в человеческой душе становится «молодая ветвь клена, протянувшая сбоку» «темной пасти» «свои зеленые лапы – листы, под один из которых забравшись бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте» [1, с. 141].

Список литературы:

1. Гоголь Н. В. Мертвые души. – М.: Детская литература, 1969. – 416 с.
2. Максимов С. Нечистая, неведомая и крестная сила. – СПб.: Азбука, 2018. – 480 с.
3. Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М.: Русский язык, 1991. – 917 с.
4. Ремизов А. Огонь вещей // Ремизов А. Огонь вещей. Сны и предсонье. – М.: Советская Россия, 1989. – С. 35 – 231.
5. Терц А. В тени Гоголя // Абрам Терц /Андрей Синявский /. Т. 2. – М.: СП «Старт», 1992. – С. 3 – 336.