Университет и государственные интересы России в XIX веке

В процессе своего развития университет сталкивался с целым рядом трудностей, решение которых зависело от качества взаимодействия университетского сообщества и государственной власти. Одна из них – проблема обеспечения государственных интересов в стенах университета. В рамках вышеуказанного взаимодействия, занимая пограничное положение, университет решал вопрос о том, каким образом обеспечить интересы правительственной власти, с одной стороны, и в то же время сохранить свой научный потенциал – с другой. В связи с этим сочетание учебной и ученой составляющей в университете позволяло ему не только быть высшим учебным заведением, но и следовать своему истинному предназначению – науке.

Интересы власти в университете непосредственно представлял куратор, впоследствии, по реформе 1804 г., – попечитель учебного округа. Для всех университетов, за редким исключением, существовал единый университетский устав. М.М. Сперанский так определял природу устава как законодательного акта: «Уставами у нас называется тот род законов, коими устанавливается порядок какой-либо особенности части управления… Между учреждениями и уставами та есть разность, что в учреждениях определяется состав мест и властей и означаются кратко предметы и порядок их действия; а в уставах подробно изображается, как они должны в разных случаях действовать» [21, c. 87]. Необходимо обратить внимание на тот факт, что устав регулирует порядок действия властей в тех или иных ситуациях. Исходя из этого, можно предположить, что правительственная власть первоначально рассматривала университет как государственное учреждение. Так, например, в университетском уставе 1804 г. закреплено, что в университете «приготовляется юношество для вступления в различные звания государственной службы» [22, c. 4]. И хотя отмечается, что университет необходим в том числе и для преподавания науки, на деле же само преподавание было подчинено главной цели – подготовке государственных служащих. В этой связи приготовление студентов к государственной службе необходимо рассматривать в контексте непосредственных интересов не только государства, но и самого студенчества. Примечательно, что интересы российского и немецкого студенчества совпадали, так как «большинство студентов покидало университет без степени, подготовившись к сдаче государственных экзаменов, необходимых для вступления в государственную службу» [14, c. 20].

По нашему мнению, вмешательство правительственной власти в дела университетского сообщества свидетельствует о естественном характере развития университетского образования в Европе. Это связано с тем, что подобные тенденции были характерны не только для российского, но и для немецкого, французского, английского опыта взаимоотношений между университетом и государством. Так, по выражению Ф. Рингера, в Германии «права университетского самоуправления были ограничены и зыбки, и у государства было достаточно средств для подавления инакомыслия в научной среде» [17, c. 139]. Франция к этому вопросу подошла более радикально и декретом от 17 августа 1792 г. закрыла все 24 университета на своей территории. Более того, из 143 университетов Европы в 1789 г. к 1815 г. осталось лишь 83 [4, c. 163]. Исходя из этого, если сама «природа» университета не отвечала интересам европейских политиков, то государственная власть либо их закрывала, либо проводила реформу, по которой университеты теряли свои корпоративные права. Примечательно, но в то же самое время, в 1803 г., императором Александром I утверждаются уставы Дерптского и Виленского университетов.

Так, открытие Дерптского университета – это пример сочетания интересов государства и местных элит. Являясь по существу протестантским, он был создан специально для трех губерний: Лифляндской, Курляндской и Финляндской. Безусловно, было бы странно не использовать особенности местного населения. Вместе с тем, по мнению А.С. Бутягина и Ю.А. Салтанова, Дерптский университет обладал значительными привилегиями по сравнению с другими [5, c. 263-264]. И это действительно могло быть так. Дерптский (впоследствии – Тартуский) университет ведет свою историю с 1632 г. и, конечно, должен был обладать широкой автономией. При этом автономия распространялась и на губернии, для которых он был создан.

Итак, государственный интерес имеет двойственный характер. С одной стороны, правительственной власти были необходимы квалифицированные кадры для государственной службы и распространение научного знания, с другой стороны, открытие университета в России было логическим продолжением просвещения того времени. В то же время создание образа монарха, заботящегося о просвещении своего народа, отвечало государственным интересам России. Нельзя исключать и личные мотивы императора, которому для утверждения своей власти требовалась поддержка политических элит. В любом случае государственные интересы в этот период времени носили практический характер и обеспечивали текущие потребности государства.

Немецкая система образования воспринималась как идеальная форма для ее распространения в России. По мнению А.Ю. Андреева, «отношение министерства к немецким университетам сводилось к двум основным моментам: во-первых, в них видели образец для подражания, а иногда и прямого заимствования в ходе строительства собственной университетской системы, и, во-вторых, немецкие университеты должны были помогать наполнению этой системы профессурой…» [3, c. 38].

Университет в России, как и в Германии, не имел институциональной защищенности своих интересов перед бюрократией. Подобные права могли возникнуть только в результате борьбы за свои интересы со стороны всех членов университетского сообщества. Как справедливо пишет Р. Иеринг, «интересу управомоченного в сохранении права всегда противостоит интерес другого в неуважении этого права» [9, c. 22]. Но на практике профессора занимались таким вопросом, как, например, в каком порядке расположить фамилии лекторов в каталоге. Подобный случай произошел в Московском университете. Профессор Н.Н. Поповский и проф. Ф.-Г. Дильтей не смогли решить, кто именно должен стоять в каталоге лекций Московского университета первым. По этому спору даже пришлось проводить заседание Конференции университета [8, c. 128].

Отсутствие единства университетского сообщества даже по таким незначительным вопросам, не говоря уже об академических свободах, решило дальнейшую их судьбу. Университет по уставу 1804 г. обладал всеми средствами защиты от произвола и вмешательства властей, но воспользоваться ими должным образом не смог. При этом бессмысленно обвинять в этом только бюрократию, опираясь на тот факт, что она преследовала свои утилитарные интересы. Этим путем мы не обнаружим истинных причин поражения сторонников корпоративного устройства университета, потому как, по справедливому выражению Иеринга, «в том, что неправо вытесняет право, следует винить не первое, а последнее, так как оно является попустителем» [9, c. 44]. На наш взгляд, причина заключается в том, что в западноевропейских университетах акцент университетского сообщества был сделан в пользу отстаивания корпоративного устройства университета, тогда как в России, по выражению Л.И. Петражицкого, «центр тяжести и смысл всякого учебного заведения – в преподавании и его успехах» [15, c. 36].

Ложное понимание индифферентности преподавательского сообщества к вопросам корпоративного устройства университета объясняется чрезмерной опекой власти отечественных профессоров [7, c. 49]. Вместе с тем отсутствие у профессуры непосредственного интереса в защите своих корпоративных прав – признак, который содержит в себе более глубокие противоречия. С сожалением необходимо констатировать, что интересы профессуры сводятся исключительно к вопросам управления университетом, тогда как опыт и многочисленные письменные источники свидетельствуют об обратной тенденции. Признавать за преподавательским сообществом поражение в борьбе за корпоративные права – это значит отказать им, по выражению Р. Иеринга, в «здоровом нравственном чувстве».

Правительственная власть с момента зарождения высшей школы добивалась ее аполитичности. Безусловно, в интересы государства не входило создание независимого политического субъекта. Вместе с тем положение университета – его достаток и развитие – зависело главным образом от воли политической власти; при этом нельзя отрицать и тот факт, что «во всех буржуазных государствах связь политического аппарата с просвещением является чрезвычайно крупной» [12, c. 179]. Ключевыми проблемами здесь выступают меры государственного контроля и непредсказуемая, реакционная политика правительственной власти. Примечательно, что полномочиями по государственному контролю над воспитанием и обучением студентов обладали не только попечители или инспекторы, но и деканы, профессора, даже ректор университета. Соответственно, почти каждый член преподавательского сообщества занимал на своей должности пограничное положение.

Характерно, что основной задачей реформы немецкого образования Р. фон Гумбольдта «было создание эффективного механизма контроля над учеными, а особенно над студентами, которые были очень непокорной группой городского населения» [2, c. 276]. Применительно к данному случаю ярким примером жесткого управления может случить личность Фридриха Альтхофа. С 1882 по 1908 гг., находясь во главе системы прусского высшего образования, он способствовал материальному процветанию университетов. Однако это не мешало ему влиять на университетскую политику посредством назначения профессоров, не считаясь с рекомендациями кафедры [17, c. 65].

Политика в стенах университета приносила ощутимый вред как правительственной власти, так и университетскому сообществу, в особенности студенчеству. Меры, применяемые к студентам, будь то исключение, тюрьма или сдача в солдаты, не могли успокоить волнения. Студенческие демонстрации, обструкции и забастовки не могли переменить правительственной политики. По нашему мнению, волнения носили общий характер и касались главным образом политических вопросов, следовательно, только путем общеполитических изменений можно было повлиять на текущее положение дел. Применительно к данному случаю М. Вебер писал: «Есть такое мнение – и я его придерживаюсь, что политике не место в аудитории. Студенты в аудитории не должны заниматься политикой… политикой не должен заниматься в аудитории и преподаватель» [6, c. 714].

Студенчество не отличалось мирными средствами достижения своих целей. Так, в 1901 г. был убит министр народного просвещения Н.П. Боголепов, годом позже, в 1902 г., застрелен министр внутренних дел Д.С. Сипягин. Интересен и тот факт, что подобные действия были поддержаны значительной частью студенчества. Одно из заявлений, касающееся убийцы министра Сипягина, гласило: «очевидно, мы имеем здесь дело с человеком весьма сильного характера, можно даже сказать с одним из тех фанатиков, которые уже не раз смело и бесстрашно жертвовали своею жизнью ради будущего многострадального народа» [10, c. 76-77]. С одной стороны, последующая реакция правительственной власти была им хорошо известна, с другой стороны, террористическая борьба не решала никаких проблем студенчества. Борьба такими методами всегда потерпит неминуемое поражение, потому что «никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, также как и старые, будут служить помочами для безумной толпы» [11, c. 26].

Справедливо проф. Романович-Славатинский ставит вопрос о том, «как разрешить эту трудную задачу, которое ставит само министерство? В этом разрешении едва ли не самая значительная доля будет принадлежать самому министерству и его политике относительно университета. А политика эта часто колебалась и видоизменялась: один министр относился к университету с полным доверием и сознанием его великого значения для русского просвещения, а другой – с затаенными подозрениями и сомнениями, порождавшими меры, принижавшие университет» [19, c. 37].

Общий надзор за воспитанием студенчества вверяется Министерству народного просвещения, воспитания юношества и распространению наук. Непосредственный надзор в университете вел инспектор. Уже в 1804 г. инспектор университета рассматривался не только как блюститель порядка и благочиния, но и как лицо, имеющее право посещать комнаты воспитанников и принимать меры к прилежанию в учении [22, c. 84]. В сущности, именование студентов воспитанниками красноречиво свидетельствует об интересах правительственной власти. В рамках устава разрабатывались правила благочиния, которые регулировали поведение студентов.

Конец XVIII – нач. XIX вв. – это время, когда в Европе отмечается кризис как в культуре, так и в политике. Формируется Священный союз, в основе которого лежит идея сохранения абсолютной монархии как непреложной идеи, которая впоследствии значительно повлияла на Министерство народного просвещения России. Определяется новая идеальная цель – основать народное воспитание на благочестии согласно с актом Священного союза. В духе всего вышесказанного 24 октября 1817 г. Министерство народного просвещения объединяется с Министерством духовных дел. Авторы придерживались следующей цели, которая изложена в манифесте: «дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения» [16, c. 981].

После отставки князя Голицына в 1824 г. Министерство духовных дел народного просвещения перестало существовать. На смену ему пришло Министерство народного просвещения под руководством адмирала А.С. Шишкова. В первом же заседании Главного правления училищ Шишков заявил о необходимости создания национального образования. Задачей министерства он считал ограждение студентов от пагубного влияния науки. С приходом нового министра коренным образом изменилась и политика самого Министерства народного просвещения. Вновь личность министра ставится выше преемственности задач просвещения. А.С. Шишков подверг критике как деятельность министерства при своих предшественниках, так и Св. Синод. Министерство он обвинял в попустительстве, «во всяком покровительстве и одобрении нравственного зла под названием духа времени» [18, c. 167]. Так, постановлением от 29 декабря 1825 г. для воспитанников высших учебных заведений в Санкт-Петербурге положен синий с красным воротником <мундир> [20, c. 1-2] с целью порядка и дисциплины как на военной службе.

18 февраля 1831 г. принимается указ правительствующего Сената, в котором говорится о почти исключительной необходимости образования студентов в отечественных университетах. Это объяснялось тем, что «…молодые люди возвращаются иногда в Россию с самыми ложными о ней понятиями. Не зная ее истинных потребностей, законов, нравов, порядка, а нередко и языка, они являются чужими посреди всего отечественного» [20, c. 336]. В силу этого указа воспитывать юношей в возрасте от 10 до 18 лет можно было только в России. Исходя из вышесказанного, приводить другие примеры, иллюстрирующие политику министерства в отношении воспитания студенчества, мы не видим большой необходимости, но полагаем, что проблемы, которые здесь возникают, понятны.

Коротко обозначить значение науки для университета можно следующими словами: «университет служит науке, а не обучению и воспитанию только, и что профессора – не преподаватели только высших учебных заведений, а ученые» [15, c. 7]. Следовательно, в поиске научных истин государственные интересы совпадают с интересами университетского сообщества. Но именно данной проблеме правительственная власть уделяла меньше внимания, нежели второстепенным вопросам, тогда как значение университета и успешное его действие определяется тем, в какой степени ученая часть университета преобладает над учебной его частью. Удивительно, но научная жизнь, несмотря на цензуру и контроль, развивалась. В дискуссию по университетским вопросам были вовлечены широкие слои общества (профессура, чиновники, писатели, философы). Следовательно, «если наука есть процесс коллективный, если все области человеческого знания тесно связаны и взаимно обусловлены, то очевидно, что наиболее благоприятной почвой для разработки науки является университет» [13, c. 10]. Этим и объясняется заинтересованность общества в развитии университетского образования в России. Именно на университет интеллигенция возлагала свои надежды.

Первоначально правительственная власть рассматривала университет как учреждение, которое способно избавить простой народ от невежества, тогда как потребность государства в науке должна была удовлетворить Академия наук. Постепенно университет стал рассматриваться как «рассадник наук», что подразумевало популяризацию нормативного знания и воспитание элит [7, c. 138]. Такая тенденция стала более заметна в период действия университетского устава 1835 г., положения которого значительно отличались от западноевропейского опыта. Одновременно с ограничением университетского самоуправления правительственная власть предприняла попытку обеспечить развитие российской науки посредством приготовления профессоров за границей. С.С. Уваровым была проведена реформа, согласно которой в должностные требования профессоров, наконец, включались исследовательские работы. Более того, университетам предоставлялось право иметь собственную цензуру, свободно и беспошлинно выписывать из-за границы книги [22, c. 207]. К иным мерам можно отнести улучшение материальной обеспеченности университета, увеличение оснащенности учебно-вспомогательных учреждений. Все это обеспечило увеличение численности студентов до 1848 г. более чем в 2 раза, а в первое десятилетие действие устава – появление большого числа молодых профессоров. В целом университетский устав 1835 г. в большей степени отошел от западноевропейских традиций, тогда как для развития университетской науки новый устав играл большую роль [1, c. 21]. Необходимо отметить усиление протекционизма в российской науке. Уже в 30-х гг. все чаще профессоров стали делить на «русских» и «иностранных», нормой жизни стали командировки магистров в европейские университеты для последующего определения их в звание профессора. Исходя из этого, министерство С.С. Уварова «намеревалось сделать Россию империей знания не только из репрезентативных соображений. Политическая модернизация подразумевала налаживание самостоятельного научного производства, подчиненного собственным государственным нуждам» [7, c. 151].

Таким образом, мы можем выделить следующие особенности, характерные для взаимодействия университета и правительственной власти:

1. Университетское сообщество не обладало институциональной защищенностью перед бюрократией, тогда как протекционизм в российской науке негативным образом повлиял на качество научного производства;
2. Государственный интерес имеет двойственный характер. С одной стороны, правительственной власти были необходимы квалифицированные кадры для государственной службы и распространение научного знания, с другой стороны, открытие университета в России было логическим продолжением просвещения того времени;
3. В разные периоды времени неизменными оставались основные требования к университетскому сообществу со стороны власти, а именно: аполитичность, воспитание студенчества в национальной культуре, подготовка квалифицированных кадров для государственной службы и развитие науки. Эти и некоторые другие требования можно рассматривать в контексте государственных интересов России в сфере просвещения.