О некоторых аспектах реализации принципа добросовестности в договорном праве

АННОТАЦИЯ

В статье анализируется процесс реализации принципа доброй совести (bona fides) в условиях современного российского гражданского оборота. Автором разбираются сложности адаптации правоприменительной практикой положений ГК РФ, появившихся в ходе реформы гражданского права. На основе исторического и сравнительного специально-юридических методов устанавливаются некоторые ограничительные критерии принципа свободы договора.

ABSTRACT

The article emphasises the difficulties in realisation of a good faith doctrine (bona fides) in Russian contractual relationships and implementation of recent civil law reform by the courts. The author develops the methods of revealing the boundaries of good faith based on comparative and historical legal analysis.

Принцип добросовестности был законодательно закреплен в российском праве 1 марта 2013 года законом № 302-ФЗ от 30.12.2012. В ходе реформы гражданского права добросовестность последовательно вводилась и в качестве общих положений, имеющих достаточно абстрактное значение (например, п. 5 ст. 10 ГК РФ; п. 3 ст. 307 ГК РФ), и как определенный стандарт поведения (например, п. 2 ст. 174.1 ГК РФ, п. 1 ст. 302 ГК РФ, п.1 ст. 901 ГК РФ), что в свою очередь поддерживалось праворазъяснительной деятельностью Верховного Суда РФ  (в пунктах 22, 64, 95, 131 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.15 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой ГК РФ»).

Важность закрепления принципа добросовестности в гражданском праве подчеркивается ведущими исследователями отечественного права. А.М. Мамаев делает акцент на важности закрепления принципа добросовестности в гражданском праве в контексте его воспитательного воздействия на общественные отношения. [2]

О значимости понятий справедливости и нравственности в частноправовом регулировании рассуждает и Е.А. Суханов [6].

Следует отметить позицию исследователей, обращающих внимание на неопределенность принципа добросовестности. В.В. Кулаков, ссылаясь на работы В.В. Ершова, в своей статье “Основные принципы гражданского права как особая форма права”, резюмирует следующую позицию последнего: “В.В. Ершов, сделав подробный анализ этих подходов, справедливо замечает, что в работах советских и российских специалистов в области общей теории права второй половины XX в. и начала XXI в. даны не столько сущностные, сколько терминологические оценки данного правового явления”[3]. Отсутствие единообразия и последовательности в вопросе применения принципа добросовестности, является следствием прерывистости материально-правового волокна российского гражданского права, что отражается в действующей редакции Гажданского кодекса Российской Федерации. В Германии на доктринальном уровне выделяются два вида понимания добросовестности: добросовестность в ее субъективном смысле (guter Glauben) и в объективном (Treu und Glauben) [11]. В Германском гражданском уложении различимо, когда речь идет о добросовестности объективной §§ 241, 242, 243 [12], а когда отсылка к добросовестности субъективной §§ 932, 933, 934, 936 [12]. В английской правовой традиции добросовестность (good faith) чаще употребляется в значении добросовестности субъективной, тогда как добросовестность (good faith and fair dealing) предполагает добросовестность в объективном смысле [8], также следует отметить применение специальных стандартов добросовестности, например, для договоров страхования применяется стандарт наивысшей добросовестности (utmost good faith или uberrimae fidei), который наравне с другими принципами применения стандартов доброй совести: эстоппель  (promissory estoppel); основное условие (fundamental term); разумность (reasonableness); подразумеваемые условия (implication of terms); раскрытие информации (disclosure/full disclosure); фидуциарные обязанности (duty of care  and duty of loyalty) и др. В российском гражданском праве были переосмыслены с учетом особенностей российской правовой действительности и введены в гражданский оборот и субъективные стандарты поведения из общего права, и положения из континентальной системы права, которые в свою очередь вынуждены уживаться с наследием советского права и результатами правоприменительной и праворазъяснительной деятельности Высшего Арбитражного суда РФ (Постановление Пленума ВАС РФ № 15756/07, Информационное письмо Президиума ВАС РФ от 25.11.2008 N 127).

Особенно сильно данная правовая неопределенность выражается в применении для разрешения споров положений, содержащих отсылки к презумпции добросовестности или добросовестности объективной ст.ст. 1 и 10 ГК РФ.

Объективная добросовестность - это предел, граница за рамками которой, любой средний, нормальный, разумный участник оборота должен точно понимать - наступает недобросовестность. Объективная добросовестность должна пониматься как тот минимальный стандарт поведения, который общество требует от каждого из своих дееспособных членов. Что практически буквально соответствует заглавию статьи 10 ГК РФ “Пределы осуществления гражданских прав”. В п. 1 ст. 10 ГК РФ речь идет о шикане, которая, отвергнутая еще в проекте российского гражданского уложения, находит новое прочтение в ходе настоящей реформы гражданского права. И. А. Покровский: “Запрещение пользоваться своим правом без всякого интереса для себя с исключительной целью причинить другому вред столь же естественно, как запрещение умышленного правонарушения вообще” - и далее: “Намерение причинить зло, animus nocendi, является поэтому непременным и единственно надежным критерием шиканы” [5]- что вполне созвучно с текстом п. 1 ст. 10 ГК РФ: “Не допускаются осуществление гражданских прав исключительно с намерением причинить вред другому лицу (animus nocendi - прим. автора), действия в обход закона с противоправной целью” - но далее законодатель допускает формулировку, которая свидетельствует скорее о наследовании советской правовой традиции, но более того вводит читателя в затруднительное положение невозможностью однозначного трактования нормы: “а также иное заведомо недобросовестное осуществление гражданских прав (злоупотребление правом)”.  Рассмотрим, что имеется в виду под заведомой добросовестностью. Если обратиться к закону XII таблиц, антонимом “fides “ выступает понятие “fraus” в значениях “коварство, лицемерие, лукавство”[9]. - очевидно, что коварство не может быть спонтанным и априори заведомо. Недобросовестность  всегда предполагает умысел (dolus malus)[1], а умышленное поведение не может не носить характер заведомости. “Не допускается использование гражданских прав в целях ограничения конкуренции, а также злоупотребление доминирующим положением на рынке” - данное положение п. 2 ст. 10 ГК РФ, несмотря на то, что носит характер открытой нормы, дополнено специальными законами и разъяснениями высших судебных инстанций Российской Федерации, в частности Информационным письмом Президиума ВАС РФ от 25.11.2008 N 127 и Федеральным законом “О защите конкуренции” № 135 - ФЗ.

Таким образом, бланкетность последнего параграфа п. 2 ст. 10 ГК РФ оправдывает себя, позволяя пресекать недобросовестное поведение в отсутствие строго законодательного регулирования и наработанной судебной практики, но до их появления, что вполне соответствует критериям динамичности правоотношений, присущих настоящей правовой действительности.

Далее, п. 5 ст. 10 ГК РФ вводит презумпцию добросовестности: “Добросовестность участников гражданских правоотношений и разумность их действий предполагаются”.

Таким образом обязанность действовать добросовестно, которая возлагается на участников гражданского оборота в п. 3 ст. 1 ГК РФ, превращается в презумпцию добросовестности в п. 5 ст. 10 ГК РФ, которая начиналась как “злоупотребление правом”. 

Почему обращается такое пристальное внимание на текст статьи 10 ГК РФ и подчеркивается целый ряд неточностей,

которые были допущены законодателем в формулировании положений данной статьи, потому что именно посредством привлечения статьи 10 ГК РФ судами разрешается большинство споров с отсылкой к недобросовестности. Отчасти обобщая формирующуюся практику, отчасти предугадывая множество споров,

которым еще предстоит стать результатом описанной выше неопределенности.

В.В. Кулаков подчеркивает нелогичность одновременного закрепления в ГК РФ добросовестности как основного начала гражданского законодательства и презумпции[3].

А.М. Ширвиндт отмечает: “Попытка раскрепощения судов с помощью фиксации принципа добросовестности в ГК РФ предпринимается в отсутствие даже приблизительного представления о нынешнем положении дел”.[7]

В качестве наглядного примера нежелательного последствия раскрепощения судов можно привести дело Тизприбор против Вымпелкома, которое наиболее активно обсуждалось юридическим сообществом на протяжении 2015-2016 годов, когда оно рассматривалось арбитражными судами.

В решении по делу суд первой инстанции постановил внести изменения в договор аренды, а курс валюты договора (рубля к доллару) зафиксировать на уровне 42 рубля за доллар, при этом вывести данное решение судье Голоушкиной удалось из норм о добросовестности: “Согласно пункту 4 статьи 1 ГК РФ никто не вправе извлекать преимущество из своего незаконного или недобросовестного поведения. В соответствии с  пунктом 1 Постановления Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. No 25, пунктом 8 Постановления Пленума Постановления Пленума ВАС РФ от 14.03.2014 No 16 «О свободе договора и ее пределах»

оценивая действия сторон как добросовестные или недобросовестные, следует исходить из поведения, ожидаемого от любого участника гражданского оборота, учитывающего права и законные интересы другой стороны, содействующего ей, в том числе в получении необходимой информации.

Если будет установлено недобросовестное поведение одной из сторон, суд в зависимости от обстоятельств дела и с учетом характера и последствий такого поведения отказывает в защите принадлежащего ей права полностью или частично, а также применяет иные меры, обеспечивающие защиту интересов добросовестной стороны или третьих лиц от недобросовестного поведения другой стороны (пункт 2 статьи 10 ГК РФ)” [10].

Суд апелляционной инстанции исправил ошибку, указав на неправильное применение норм материального права, так как изменение или прекращение действия договора аренды может наступить вследствие существенного изменения обстоятельств, к которым нельзя относить свободную рыночную ставку курса валют, а преследование эгоистического предпринимательского интереса нельзя считать недобросовестным, на что указывал еще И.Б. Новицкий: “Признание принципа доброй совести в качестве руководящего мерила при решении спорных вопросов само по себе не исключает возможности эгоистического отстаивания каждым своих интересов”[5].

Можно ли считать недобросовестным, например, извлечение более высокой прибыли предпринимателями, если им удается завести в регион товар, который ранее там не был представлен и продавать его по завышенной цене. Скорее следует отметить их предприимчивость или удачу, ограничивая которые судебным вмешательством общество может искоренить предпринимательскую активность как таковую.

Анализируя сделку на предмет недобросовестного поведения сторон, судьям следует не уподобляться богу Осирису, взвешивая на одной чаше весов совесть предпринимателя, а на другой свои собственные представления о справедливости, которые чисты как перо богини Маат,

а исходить из фактов злоупотребления (желания причинить вред другой стороне), явного доминирования одной стороны над другой, наличия доказанного введения одной стороны в заблуждение другую сторону

- фактов недобросовестного поведения, зафиксированных в доктрине и судебной практике. Во всем остальном должен доминировать принцип свободы договора (ст. 421 ГК РФ) и принцип pacta sunt servanda (договоры должны исполняться).