ГРАНИЦЫ ЮРИСДИКЦИИ В КИБЕРПРОСТРАНСТВЕ: ТРАНСФОРМАЦИЯ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВЫХ ОТНОШЕНИЙ

АННОТАЦИЯ

В данной статье представлен многоаспектный анализ проблем, связанных с определением и установлением юрисдикции в киберпространстве, с учетом уникальности этой среды для гражданско-правовых отношений. Систематизация основных концепций и проблем представлена в виде структурированной таблицы, в которой подробно освещены вызовы, поставленные перед традиционными понятиями юрисдикции, из-за транснациональной и децентрализованной природы цифрового пространства. Детальный анализ международного законодательства и регулятивных подходов, применяемых к этому вопросу, проводится в контексте их адекватности и эффективности в решении проблем юрисдикции в киберпространстве. В частности, исследуется влияние этих проблем на платформы социальных сетей, учитывая их глобальную базу пользователей и необходимость соблюдения разнообразных национальных законов.

ABSTRACT

This article presents a multidimensional analysis of the problems associated with the definition and establishment of jurisdiction in cyberspace, taking into account the uniqueness of this environment for civil law relations. The systematization of the main concepts and issues is presented in the form of a structured table, which details the challenges posed to traditional notions of jurisdiction due to the transnational and decentralized nature of the digital space. A detailed analysis of international legislation and regulatory approaches applied to this issue is carried out in the context of their adequacy and effectiveness in solving the problems of jurisdiction in cyberspace. In particular, the impact of these issues on social media platforms is being explored, given their global user base and the need to comply with diverse national laws.

Ключевые слова: юрисдикция, киберпространство, гражданско-правовые отношения, социальные сети, международное законодательство, цифровые границы, территориальность, регулятивные подходы, глобализация, децентрализация.

Keywords: jurisdiction, cyberspace, civil law relations, social networks, international law, digital borders, territoriality, regulatory approaches, globalization, decentralization.

Термин «юрисдикция» обычно определяет сферу власти государства или суда по вопросам регулирования поведения, разрешения споров и исполнения решений, причем эта концепция тесно связана с принципами территориальности и гражданства. Однако появление киберпространства, цифровой арены, которая превосходит физические границы и обычные географические ограничения, вызывает значительные вызовы для этой традиционной концепции, требуя ее постоянной переоценки и пересмотра. С учетом специфики интернета и, в частности, гражданско-правовых отношений в киберпространстве, данное понятие приобретает необычную сложность. Оно выдвигает ряд критических вопросов, включая право суда одного государства рассматривать онлайн-споры между сторонами, которые физически находятся в разных странах, или возможность государства регулировать онлайн-деятельность иностранных компаний, которые затрагивают его граждан. Это требует более глубокого исследования юрисдикционных вопросов в контексте киберпространства, особенно в отношении гражданско-правовых отношений.

В связи с этим в данной статье исследуются деликатные аспекты определения юрисдикции в киберпространстве. В работе проводится критический анализ переосмысления и адаптации концепции юрисдикции для регулирования гражданско-правовых отношений в глобальной, безграничной и децентрализованной цифровой среде. Работа оценивает теоретические подходы, производит тщательный анализ существующих правовых норм и оценивает их практические последствия. Различные юрисдикционные модели, каждая из которых имеет свое особое представление о том, где и когда юрисдикция должна применяться в киберпространстве, и их потенциальные последствия для регулирования гражданских отношений будут рассмотрены в деталях. Цель этой статьи – предоставить более четкое понимание применения традиционной концепции юрисдикции к киберпространству, обозначить возникающие при этом проблемы и исследовать потенциальные пути разработки более эффективной юрисдикционной структуры в киберпространстве. Это обсуждение не только разъяснит сложность этого вопроса, но также предложит возможные пути решения и определит направления для будущих исследований.

Для проведения комплексного анализа проблемы юрисдикции в киберпространстве, в статье представлена таблица, которая систематизирует основные аспекты этой проблемы. В таблице приведены различные направления, которые включают описание концепции юрисдикции в киберпространстве, основные вызовы, связанные с установлением юрисдикции в цифровой среде, правовые теории, предлагаемые для решения проблемы, а также международное законодательство и договоры, связанные с этой проблематикой. Таблица представляет собой структурированный обзор основных аспектов проблемы юрисдикции в киберпространстве и помогает организовать информацию, предоставляя обзор различных аспектов этой сложной темы. Каждая часть таблицы охватывает определенные аспекты проблемы, что позволяет лучше понять сложности, связанные с установлением юрисдикции в современной цифровой среде.

Таблица 1.

Обзор основных аспектов проблемы юрисдикции в киберпространстве

Концепция юрисдикции

Изучение юрисдикции, традиционно ограниченное рамками юридических исследований, было вынуждено изменить свои границы, в буквальном смысле, с приходом цифровой эры. Традиционная юрисдикция основывалась на геофизических реалиях, определяя полномочия применительно к географическим районам, конкретным видам деятельности или определенным лицам. Она устанавливает границы и параметры для юридических полномочий и вынесения судебных решений на основе осязаемых мест и отношений. Однако наступление цифровой эпохи поставило под сомнение эти геофизические предположения и создало множество сложностей, которые требуют переосмысления того, как мы понимаем и применяем принципы юрисдикции [25, с. 1-5].

Интернет, по сути, превратил мир в «цифровую деревню», где деятельность часто не ограничена геофизическими границами. Эта эволюция привела к размыванию демаркаций, составляющих основу традиционной юрисдикции. Киберпространство, как негеографическое образование, остается неуловимым для применения традиционных правил юрисдикции. Сделки, происходящие в этой сфере, могут затрагивать несколько юрисдикций, учитывая, что участники могут взаимодействовать из любой точки мира, а данные могут храниться и обрабатываться в разных местах, часто одновременно.

Существующая модель территориальности не в состоянии учесть это явление. В простом онлайн-взаимодействии могут участвовать серверы, штаб-квартиры компаний и пользователи из нескольких стран, каждая из которых имеет свою собственную правовую базу. Возникает вопрос: как тогда определить, законы какой страны должны применяться, как управлять правоприменением, если Интернет не ограничивается рамками какой-либо одной юрисдикции, а по своей сути является глобальным.

Именно на эту головоломку ссылаются ученые и политики, обсуждая проблему территориальности в киберпространстве.

Как отмечает Эрвин Кохен в исследовании: «…концепция «присутствия» (presence) – это специфическая юрисдикция, так как она значительно эволюционировала в современное время, вследствие широкого использования цифровых платформ, таких как веб-сайты, социальные сети и другие онлайн-пространства».[10] Субъект, будь то индивидуум или компания, может отсутствовать в юрисдикции физически, но может подпадать под действие законов этой юрисдикции из-за деятельности на этих цифровых платформах. Ключевым моментом является то, что установление общей юрисдикции не является автоматическим результатом использования «интерактивной» соцсети ответчиком.

Согласно Женевской интернет-платформе (Geneva Internet Platform), каждая страна имеет право осуществлять юрисдикцию над своими гражданами, территорией и предметами. Однако отношение между юрисдикцией и интернетом остается неоднозначным, поскольку интернет имеет глобальное измерение. Юрисдикция в основном зависит от географического разделения мира на национальные территории, в то время как интернет способствует значительному трансграничному обмену, который сложно (хотя и не невозможно) контролировать с помощью традиционных государственных механизмов.

В решении вопроса о юрисдикции важны три основания:

1. какой суд или государственный орган имеет соответствующие полномочия (процессуальная юрисдикция);
2. какие правила следует применять (содержательная юрисдикция);
3. как осуществлять решения суда (исполнительная юрисдикция).

Для установления юрисдикции в конкретных случаях используются следующие критерии:

• территориальный принцип – право государства регулировать действия лиц и имущества на своей территории;

• принцип личности – право государства регулировать действия своих граждан, где бы они ни находились (также известен как принцип национальности) [9, с. 1].

В деле Mavrix Photo, Inc. v. Brand Technologies, Inc., было обозначено, что уровень интерактивности соцсети слабо помогает в определении того, являются ли контакты ответчика с форумом «достаточно существенными, непрерывными и систематическими», чтобы обосновать общую юрисдикцию (647 F. 3^d 1218, 1227, 9^th Cir. 2011). Более того, это было подтверждено в Fidrych v. Marriott Inter’l, Inc. (952 F. 3^d 124, 141-42, 4^th Cir. 2020) [12 с. 10-20], так называемый «скользящей шкалы» для соцсети, впервые предложенной в Zippo Mfg. Co. v. Zipper Dot Com, Inc., был сформулирован в контексте запроса на определение специфической юрисдикции (952 F. Supp. 1119, W. D. Pa. 1997).

Однако учеты для специфической юрисдикции отличаются и могут быть производными из различных деятельностей. Во-первых, это может быть обусловлено использованием определенного языка в соцсети, который ориентирован на специфических клиентов платформы, как показано в Ayla, LLC v. Alya Skin Pty. Ltd. (11 F.4^th, 9 ^th Cir. 2021). Использование Google Adwords, разработанных для привлечения клиентов конкретной платформы, также может привести к специфической юрисдикции, как видно в CollegeSource, Inc. v. AcademyOne, Inc. (653 F.3d 1066, 9^th Cir. 2011). Кроме того, специфическая юрисдикция может быть установлена через продажу места в соцсети третьим лицам-рекламодателям, которые используют слова или фразы, специфические для форума, чтобы привлечь клиентов (Marvix Photo v. Brand Technologies, 647 F.3d 1218, 9th Cir. 2011) [10 с. 3].

Проблемы юрисдикции в киберпространстве

Вопросы юрисдикции в контексте Интернета уникальны и сложны. Если в традиционных условиях обычно легко определить место совершения действия или сделки, то в киберпространстве дело обстоит иначе. Действие в Интернете может происходить в одном месте, обрабатываться в другом и приводить к последствиям в третьем. Переходный характер данных в сочетании с распределенной архитектурой интернета стирает понятие «местонахождение», что делает весьма проблематичным определение «места совершения» действия в интернете для целей юрисдикции. Экстерриториальное применение законов еще больше усложняет проблему. Возникают вопросы: может ли государство применять свои законы за пределами своей территории в ответ на действия в Интернете, если онлайн-деятельность, исходящая из одной юрисдикции, причиняет вред в другой, чьи законы должны применяться и где должно происходить судебное разбирательство, решение таких вопросов часто приводит к напряжению между принципами территориального суверенитета и необходимостью транснационального правового порядка в киберпространстве.

Обзор литературы подчеркивает сложности, с которыми сталкиваются нации и социальные сети при решении проблем юрисдикции в глобализированном цифровом пространстве. Характеристики социальных сетей, преодолевающих границы, создают уникальные вызовы, поскольку они сталкиваются с пересечением разных юридических систем. Это делает сложным вопрос о том, каким образом должны соблюдаться законы и нормы [14 с. 24].

При этом необходимо подчеркнуть, что цифровой век и глобализация данных создали сложные проблемы юрисдикции в отношении личных данных. Например, трансграничные потоки данных, особенно в социальных сетях, поднимают сложные вопросы о том, какие законы применимы и как должны действовать юрисдикции при обработке данных их граждан за рубежом. Например, дело Шремса II выявило проблемы совместимости между стандартами защиты данных в разных юрисдикция [23, с. 3-5].

В контексте проблематики юрисдикции в киберпространстве, особое внимание привлекают вопросы кибербезопасности и утечки данных. Частые случаи утечки данных из таких крупных компаний, как Yahoo, Facebook и Equifax, подчеркивают уязвимость цифровых систем в глобальной сети, где границы юрисдикции становятся размытыми [26, с. 5-10]. Законодательные меры, такие как Общий регламент по защите данных (GDPR) и Калифорнийский закон о конфиденциальности потребителей (CCPA), направленные на борьбу с утечками данных, часто сталкиваются с проблемами применения на международном уровне, вызывая сомнения в их эффективности [29, с. 1-51].

Цифровая эра, с одной стороны, расширяет возможности для сбора и обработки больших объемов персональных данных, с другой – усиливает проблемы в отношении их защиты и надлежащего использования. Масштабы, с которыми работают крупные технологические компании, ставят под вопрос индивидуальную автономию и вызывают опасения по поводу потенциального злоупотребления, особенно в контексте сложной и не всегда очевидной юрисдикции в сети [35, с. 555-560]. В этом контексте, концепция «самоуправления конфиденциальностью», являющаяся ключевым элементом многих законов о защите данных, все больше подвергается критике. Отдельные лица часто оказываются не в состоянии полностью контролировать и понимать, как их данные используются в рамках сложных цифровых систем и разных юрисдикций [28, с. 1-5].

Еще одной специфической проблемой является определение права, применимого к случаям, имеющим отношение к трансграничной деятельности в социальных сетях. Глобальная доступность социальных сетей влечет за собой проблему определения, какой страны законодательство следует применять при возникновении юридических споров [33, с. 2-5]. Например, может возникнуть ситуация, где житель Узбекистана публикует материалы, законные в его стране, но противоречащие законам страны, где доступен этот контент. Определение применимого закона в подобных ситуациях остается проблемой, с которой продолжают бороться юристы и судебные органы.

Другим вопросом в этом контексте является исполнение судебных решений. Иногда, даже если суд в одной стране выносит решение в отношении социальной сети, зарегистрированной в другой стране, выполнение этого решения может оказаться сложным из-за отсутствия международных соглашений о трансграничном исполнении решений в цифровой сфере [3, с. 306].

Кроме того, защита данных и конфиденциальность вызывают существенные юрисдикционные проблемы в контексте трансграничной деятельности социальных сетей. Стандарты и нормы защиты данных варьируются от страны к стране. Например, Общий регламент ЕС по защите данных (GDPR) устанавливает строгие правила по защите данных и конфиденциальности. Однако эти правила могут конфликтовать с законами стран, не являющихся членами ЕС, что порождает сложности для международно-действующих социальных сетей [20, с. 881-918].

В контекте Узбекистана прогрессивный шаг в развитии цифрового законодательства был сделан с принятием Закона РУз «О персональных данных» в 2019 году. Он заложил основу для защиты персональных данных, в том числе и в рамках социальных сетей, приблизив узбекское законодательство к международным стандартам, но даже с этим прогрессом, стоит отметить, что имеются заметные проблемы. Основными из них являются непоследовательное применение законов и отсутствие четкости в ключевых вопросах, таких как модерация контента и юрисдикция [30, с. 40-60]. К тому же, глобальный характер социальных сетей создает особые проблемы для страны, ориентированной на национальную юрисдикцию, как Узбекистан. Взаимодействие Узбекистана с цифровым веком привело к тому, что страна все активнее внедряет гражданско-правовое регулирование социальных сетей. Однако, как это часто бывает, развитие технологий требует соответствующих изменений в правовых реформах, чтобы уравновесить цифровые возможности и защиту основных прав граждан.

Стоит подчеркнуть, что юрисдикционные вопросы, возникающие в связи с трансграничной деятельностью социальных сетей, обладают сложной и многогранной структурой. Эти вопросы требуют глубокого анализа и внимания со стороны законодателей, регуляторных органов и операторов социальных сетей. В сфере цифрового права в настоящее время более чем когда-либо актуальна необходимость разработки согласованной международной правовой базы для эффективного решения этих проблем. В свете этих проблем, цифровая эра ставит перед собой задачу поиска новых подходов к вопросам юрисдикции и защиты персональных данных. Это включает в себя не только усиление мер по кибербезопасности и переосмысление существующих принципов и методов защиты данных, но также требует новаторских и динамичных правовых мер, способных справиться с постоянно меняющимся цифровым ландшафтом. Например, необходимость более тесного международного сотрудничества в этой области становится всё более очевидной. Оно позволит разработать комплексные правила защиты данных, которые будут эффективными в условиях глобального цифрового пространства и смогут адекватно реагировать на новые вызовы и возможности.

Международное законодательство

В ответ на проблемы юрисдикции в киберпространстве были разработаны различные международно-правовые документы, тесно связанные с трансграничной деятельностью социальных сетей. Они во многом определяются на международном уровне через различные правовые инструменты и соглашения. Эти документы, в свою очередь, оказывают глубокое воздействие на развитие национального законодательства в этой сфере.

Среди ключевых международных инструментов, которые служат своеобразными эталонами в данном контексте, следует выделить Общий регламент ЕС по защите данных (GDPR). Этот регламент предписывает создание органов по защите данных (DPA) в каждой стране-члене для контроля и гарантирования соблюдения GDPR (Регламент (ЕС) 2016/679) [11, с. 4-5]. Платформы социальных сетей, функционирующие в рамках ЕС, обязаны применять принципы GDPR, связанные с прозрачностью, справедливостью и ответственностью. При несоблюдении их могут ожидать серьезные санкции, достигающие до 4% от глобального годового оборота компании [22, с. 315]. Имея глобальное влияние, этот документ вносил значительный вклад в формирование соответствующего законодательства по всему миру [34, с. 5-25]. На более универсальном уровне важными являются также нормы Международного пакта ООН о гражданских и политических правах (МПГПП). Этот документ определяет ключевые принципы в отношении социальных сетей, включая право на неприкосновенность частной жизни и свободу выражения мнений [36, с. 1-4].

Роль первого обязательного международного документа по защите данных играет Конвенция 108 “О защите лиц в отношении автоматической обработки персональных данных”. Она предоставляет существенную защиту от потенциальных злоупотреблений, связанных с обработкой персональных данных [38, с. 3-6]. Особо следует упомянуть Руководящие принципы ОЭСР по защите конфиденциальности и трансграничным потокам персональных данных, которые значительно влияют на формирование международных стандартов в этой области [37, с. 7-12]. В региональном контексте значимость имеют Конвенция Африканского союза о кибербезопасности и защите персональных данных и Конвенция о конфиденциальности АТЭС, отражающие специфику социально-культурных и экономических условий соответствующих регионов [27, с. 115].

Кроме того, следует отметить Будапештскую конвенцию о киберпреступности, которая является первым международным договором, направленным на борьбу с интернет и компьютерной преступностью путем гармонизации национальных законов, совершенствования методов расследования и расширения сотрудничества между странами [6, с. 4]. Будапештская конвенция, получившая широкую международную поддержку, является образцом для любой страны, разрабатывающей комплексное законодательство против киберпреступности. Она также обеспечивает основу для международного сотрудничества между государствами-участниками договора. Однако эффективность такой конвенции в такой многогранной и динамичной сфере, как киберпространство, остается спорной.  Она была подписана в 2001 году в Будапеште, и на текущий момент подписана и ратифицирована более чем 60 странами, включая США, Канаду и Японию, помимо государств-членов Совета Европы [7, с. 7]. Однако применение Будапештской конвенции столкнулось с рядом проблем. Она подвергается критике за отсутствие должного внимания к вопросам приватности и защиты данных. Кроме того, даже существование общего международного инструмента не исключает проблем, связанных с юрисдикцией в киберпространстве, так как применение конвенции зависит от национального законодательства каждой страны-участницы. Юрисдикция в этом контексте обозначает способность и право государства применять свое законодательство и процессуальные нормы к ситуациям, происходящим в киберпространстве. Однако, существуют сложности при определении юрисдикции в киберпространстве, поскольку киберпреступления могут быть совершены из любой точки мира и причинить вред жителям разных стран, также возникают вопросы о согласовании международных и национальных законов и о праве государства применять свои законы в отношении лиц, находящихся в других юрисдикциях.

Важность этих международных документов и соглашений несомненна: они создают основу для стандартов и принципов, которые могут быть внедрены в национальные правовые системы.

Интернет-юрисдикция представляет собой сложный вопрос, подход к которому в разных странах может значительно отличаться. В Соединенных Штатах, например, Верховный суд еще не рассматривал вопрос влияния технологий на личную юрисдикцию. Тем не менее, суды нижестоящих инстанций рассмотрели, как юрисдикция может применяться в киберпространстве. В целом, они пришли к выводу, что одно лишь создание и поддержание веб-сайта, доступного для всех, не означает, что у данного сайта есть юрисдикция во всех штатах страны. Однако, появились расхождения в мнениях о том, предоставляет ли веб-сайт специфическую юрисдикцию над стороной в случае споров, которые возникают, в связи с этим веб-сайтом, а регулирование защиты данных на социальных платформах распределено децентрализованно. Главной организацией, отвечающей за соблюдение законодательства в области конфиденциальности, является Федеральная торговая комиссия (FTC). Она наблюдает за соблюдением таких законов, как Закон о защите конфиденциальности детей в интернете (COPPA) и программу защиты конфиденциальности Privacy Shield. Однако правоприменительные функции FTC подверглись критике за то, что они являются недостаточными, особенно при столкновении с большими технологическими компаниями [16, с. 606].

С другой стороны, Германия приняла более всеобъемлющий подход, вводя закон, который обозначает, что любой веб-сайт, доступный в Германии, подчиняется немецкому законодательству. По этому закону, интернет-провайдеры несут ответственность за нарушение немецких законов, если они осведомлены о неподобающем контенте и могли его удалить. Этот закон был последствием диспута между Германией и компанией “CompuServe”, в ходе которого немецкое правительство угрожало обвинить “CompuServe” в предоставлении доступа к порнографическому контенту. В ответ на эти угрозы, “CompuServe” блокировала доступ к определенным группам новостей для своих пользователей по всему миру [2, с. 2].

В Малайзии, новый закон о киберпространстве существенно расширяет юрисдикцию страны. Этот законопроект предусматривает его применимость ко всем преступлениям, совершенным любым лицом в любом месте, включая территорию за пределами Малайзии, если в данное время компьютер, программа или данные были в Малайзии, или могли быть подключены к компьютеру в Малайзии [25].

На другой стороне земного шара, в Китае, Закон о кибербезопасности и Закон о защите личной информации обеспечивают надежную защиту личных данных в интернете, включая данные на социальных платформах. Управление киберпространством Китая (CAC) ответственно за координацию и надзор за действиями по кибербезопасности и защите данных [21 с. 2390-2398]. В Японии регулирование социальных платформ осуществляется с помощью Закона о защите личной информации (APPI). В соответствии с этим законом создается Комиссия по защите личной информации (PIPC), которая отвечает за контроль и обеспечение соблюдения закона [8, с. 2]. Несмотря на наличие механизмов контроля и правоприменения в этих юрисдикциях, быстрая эволюция социальных платформ и сложная природа транснациональных потоков данных вызывают серьезные проблемы. Международное сотрудничество в области правоприменения становится крайне важным из-за трансграничного характера этих платформ [32, с. 5-20 ].

В обзоре литературы ключевым открытием автора стало то, что международные подходы к защите данных и регулированию социальных сетей сильно различаются. Наблюдается значительное разнообразие законодательных мер и механизмов соблюдения, которые определяются конкретными целями и принципами каждой юрисдикции. Особо выделяется сложность применения национальных законов к деятельности в Интернете, особенно когда действия, исходящие из одной юрисдикции, причиняют вред в другой. Здесь возникает напряжение между принципами территориального суверенитета и необходимостью транснационального правового порядка в киберпространстве. Это подчеркивает значимость международного диалога и сотрудничества в области цифровых прав, а также возможно указывает на необходимость создания нового подхода к регулированию интернета.

В свете международного опыта для Узбекистана может быть полезно разработать надежный и эффективный механизм контроля и обеспечения соблюдения правил. Это потребует не только предоставления уполномоченному органу (уполномоченным государственным органом в области персональных данных является Государственный центр персонализации при Кабинете Министров Республики Узбекистан) соответствующих полномочий, а также установления строгих наказаний за нарушение требований. Кроме того, сотрудничество с международными организациями может усилить эффективность правоприменительной деятельности. 

Несмотря на сложности, разработка надежных механизмов контроля и обеспечения соблюдения для социальных платформ критически важна для защиты личных данных пользователей и поддержания целостности этих платформ. Учитывая многообразие подходов, можно заключить, что создание надежной и эффективной юридической основы для социальных платформ имеет критическое значение для обеспечения защиты данных пользователей и поддержания целостности этих платформ. Механизмы, обеспечивающие соблюдение законодательства и его исполнение, различаются в разных юрисдикциях и определяются уникальными целями и принципами законов о защите данных каждой юрисдикции.

Последствия для социальных сетей

Платформы социальных сетей работают в глобальном масштабе, принимая миллиарды пользователей из разных стран. В контексте проникновения социальных сетей во все сферы жизни, как отмечают Бойд и Эллисон, люди сталкиваются с беспрецедентными проблемами юрисдикции и регулирования гражданско-правовых отношений в киберпространстве. Феномен Facebook, Twitter, Instagram и прочих платформ, обслуживающих миллиарды пользователей по всему миру, активизировал развитие новых юридических вызовов. Их вездесущий характер и широкий охват делают их особенно восприимчивыми к юрисдикционным спорам и коллизиям законов. Потенциальная ответственность самих платформ в навигации по лабиринту различных национальных законов составляет суть данного обсуждения. Как указывают исследователи, соцсети находятся перед сложной задачей – они должны навигировать в лабиринте разнообразных национальных законов [18, с. 7-12].  Регуляторные механизмы для этих платформ были разработаны на различных уровнях, но часто не могут эффективно решить сложные проблемы, возникающие в связи с их эксплуатацией.

Тут возникает проблема ответственности провайдеров социальных сетей за контент, которым делится их пользовательская база, становится все более актуальной. Как подчеркивает Гиллеспи, хотя социальные сети представляют собой площадки, где люди могут свободно обмениваться идеями и мнениями, в действительности эти платформы находятся под контролем частных компаний. Именно эти организации определяют правила и процедуры модерации контента, что влечет за собой критические вопросы об их юридической ответственности и степени ответственности за пользовательский контент [13, с. 5-6].

Изучение гражданско-правовых отношений в киберпространстве подразумевает обращение к ряду практических примеров, связанных с функционированием социальных сетей. В первую очередь, события, связанные с Cambridge Analytica, демонстрируют сложности в применении принципов защиты данных в глобальном киберпространстве. При отсутствии международной юрисдикции по вопросам данных, компания смогла без согласия пользователей собирать и использовать их личную информацию для политической рекламы во время выборов в США 2016 года и “Brexit” [5, с. 22]. Такой случай вызвал необходимость обсуждения возможности усиления регулирования и создания международных норм в области защиты данных и рассмотрения таких в междунраодный инстанциях [35]. Глава Facebook Марк Цукерберг впервые извинился за произошедшее в интервью CNN, охарактеризовав ситуацию как “ошибку” и подчеркнул, что он реагировал на опасения сообщества Facebook и что первоначальный акцент компании на передаче данных сместился на обеспечение их безопасности. Другие представители Facebook высказывались против термина “утечка данных”, отмечая, что пользователи, проходившие тест на личность, первоначально соглашались на передачу своей информации. Вследствие чего, Facebook решил внедрить общий регламент о защите данных ЕС (GDPR) во всех сферах своей деятельности, а не только в ЕС. Общественность отреагировала на нарушение конфиденциальности данных, запустив кампанию #DeleteFacebook с целью начать движение за бойкот Facebook. Соучредитель WhatsApp, которая принадлежит Facebook, присоединился к движению, заявив, что пришло время удалить платформу. Хештег был опубликован почти 400 000 раз в Twitter в течение 30 дней после новости о утечке данных [24, с. 1-2].

Проблема свободы слова в контексте регулирования киберпространства выявляется в свете ситуации с Twitter и статьей New York Post. Это событие показывает сложности определения юрисдикции в отношении модерации контента на глобальных платформах. Скандал вокруг блокировки статьи подчеркнул необходимость регулирующего вмешательства для гарантии свободы выражения мнений и демократического дискурса в киберпространстве.

Избирательная дезинформация, активно распространявшаяся в период президентских выборов в США 2020 года, отражает вопросы юрисдикции и регулирования в киберпространстве. Социальные сети стали основным каналом для распространения дезинформации, что подчеркивает важность разработки новых подходов к регулированию киберпространства и определению юрисдикции по вопросам фейковых новостей [1, с. 5].

Таким образом, автор полагает, что основной дилеммой в регулировании гражданско-правовых отношений в киберпространстве является наложение национальной юрисдикции на глобальное пространство Интернета. На примере Китая усматривается, как государство применяет свои законы для контроля над информацией в социальных сетях, что часто ведет к нарушению прав человека [17, с. 484-501]. Это подчеркивает сложность вопроса и надобность в международном сотрудничестве и консенсусе по поводу применения национальных законов в цифровом пространстве.

На национальном уровне столкновение юрисдикций проявляется в различии правил и законов, применяемых к социальным сетям. В США, например, раздел 230 Закона о соблюдении приличий в коммуникациях обеспечивает социальным сетям обширную защиту от юридической ответственности за контент, размещаемый пользователями. Однако этот подход подвергается критике за его неспособность пресечь распространение вредоносного контента, и появляются все больше голосов в поддержку реформы. В Европейском Союзе, напротив, был принят более активный подход к регулированию в форме Общего регламента о защите данных (GDPR), но эффективность этого регламента в пресечении нарушений конфиденциальности все еще подвергается сомнению.

Особые вопросы поднимаются в отношении саморегулирования платформ. Совет по надзору за контентом Facebook, который был представлен как “Верховный суд” для решения вопросов контента, стал предметом критики за отсутствие прозрачности и ответственности. Подобные меры саморегулирования сталкиваются с проблемами в решении глобальных вопросов и международных юрисдикционных конфликтов, которые свойственны социальным сетям [31, с. 19-29]. Международное регулирование также имеет свои сложности. Несмотря на то, что Будапештская конвенция по киберпреступности была признана важным шагом вперед в международном сотрудничестве [19, с. 1-15], некоторые страны, включая Китай, не присоединились к ней. Попытки установить обязательные международные нормы поведения в киберпространстве, такие как усилия, предпринятые Группой правительственных экспертов ООН, не достигли желаемого результата [4, с. 16].

Технологические решения, такие как автоматическая модерация контента и шифрование, внесли свой вклад в юридическую сферу регулирования социальных сетей. Однако у этих подходов также есть свои ограничения. Автоматизированные системы модерации часто борются с особенностями человеческого языка и культурного контекста, что приводит к ошибкам [15, с. 5-7]. Шифрование, хотя и предоставляет определенную степень защиты конфиденциальности, подвергается критике за то, что оно может мешать работе правоохранительных органов и способствовать незаконной деятельности.

Определение и установление юрисдикции в киберпространстве представляет собой важную и сложную задачу, обусловленную уникальной, глобальной и децентрализованной природой интернета. Традиционные понятия и принципы юрисдикции подвергаются серьезному испытанию и переосмыслению в условиях цифрового пространства, где географические границы стираются, а территориальность приобретает новое значение. Международное законодательство и регулятивные подходы к этой проблеме пока не могут предложить универсального и эффективного решения, вызывая активные дискуссии и дебаты в ученых и практиков.

Существующие механизмы регулирования социальных сетей имеют ряд ограничений и не всегда могут эффективно решать проблемы, связанные с этими платформами. Необходим более комплексный, многоуровневый подход, который учитывал бы важность модерации контента, защиты конфиденциальности и свободы слова в различных юрисдикциях. Платформы социальных сетей, являясь информационными посредниками, должны обеспечивать тонкий баланс между свободой выражения мнений и соблюдением правовых обязательств, которые варьируются от одной юрисдикции к другой, также стоит особо отметить уникальные вызовы, с которыми сталкиваются платформы социальных сетей, пытаясь навигировать в условиях глобальной базы пользователей и множества национальных законов. Все это подчеркивает актуальность и важность дальнейшего исследования данной проблематики, с целью разработки более адаптированных, гибких и эффективных подходов к регулированию киберпространства в контексте гражданско-правовых отношений.

Список литературы:

1.   Allcott, H., Gentzkow, M., & Yu, C. (2019). Trends in the diffusion of misinformation on social media. Research & Politics, 6(2), 2053168019848554, URL: https://doi.org/10.1177/2053168019848554;  
2.   Andrews, E. L. (n.d.). CompuServe Executive Indicted in Germany on Pornography Charges. The New York Times. URL: https://archive.nytimes.com/www.nytimes.com/library/cyber/week/041797germany.html;
3.   Berman, J., & Bruening, P. (2001). Is privacy still possible in the twenty-first century?. Social Research, 306-318;
4.   Bradshaw, S., & DeNardis, L. (2019). Privacy by infrastructure: The unresolved case of the domain name system. Policy & Internet, 11(1), 16-36;
5.   Cadwalladr, C., & Graham-Harrison, E. (2018). Revealed: 50 million Facebook profiles harvested for Cambridge Analytica in major data breach. The guardian, 17(1), 22;
6.   Council of Europe. (2001). European Convention on Cybercrime, No. 185. URL: https://rm.coe.int/1680081580;
7.   Council of Europe. (n.d.). Parties/Observers to the Budapest Convention and Observer Organisations to the T-CY. Retrieved from URL: https://www.coe.int/en/web/cybercrime/parties-observers;
8.   Didomi. (n.d.). Japan Data Protection Law (APPI): Everything You Need to Know. URL: https://blog.didomi.io/en/japan-data-protection-law-appi-everything-you-need-to-know;
9.   Digital Watch. (n.d.). Jurisdiction. Geneva Internet Platform. Retrieved from URL: https://dig.watch/topics/jurisdiction;
10.   Ervin Cohen & Jessup LLP. (2021, December 16). Personal Jurisdiction in the Digital Age. JD Supra. Retrieved from URL: https://www.jdsupra.com/legalnews/personal-jurisdiction-in-the-digital-age-1003916/;
11.   European Parliament and Council of the European Union. (2016). Regulation (EU) 2016/679 of the European Parliament and of the Council of 27 April 2016 on the protection of natural persons with regard to the processing of personal data and on the free movement of such data, and repealing Directive 95/46/EC (General Data Protection Regulation). Retrieved from URL: https://gdpr-info.eu/;
12.   Fidrych v. Marriott International, Inc., 952 F. 3d 124 - Court of Appeals, 4th Circuit 2020;
13.   Gillespie, T. (2020). Content moderation, AI, and the question of scale. Social Media + Society, 6(3), 1-15. URL: https://journals.sagepub.com/doi/full/10.1177/2053951720943234;
14.   Goldsmith, J. (2007). Who controls the Internet? Illusions of a borderless world. Strategic Direction, 23(11);
15.   Gorwa, R., Binns, R., & Katzenbach, C. (2020). Algorithmic content moderation: Technical and political challenges in the automation of platform governance. Big Data & Society, 7(1), 2053951719897945;
16.   Hoofnagle, C. J., & Whittington, J. (2013). Free: accounting for the costs of the internet's most popular price. UCLA L. Rev., 61, 606;
17.   King, G., Pan, J., & Roberts, M. E. (2017). How the Chinese government fabricates social media posts for strategic distraction, not engaged argument. American political science review, 111(3), 484-501;
18.   Kosseff, J. (2019). The twenty-six words that created the Internet. Cornell University Press;
19.   Kuner, C. (2012). The European Commission's proposed data protection regulation: A copernican revolution in European data protection law. Bloomberg BNA Privacy and Security Law Report (2012) February, 6(2012), 1-15;
20.   Kuner, C. (2017). Reality and illusion in EU data transfer regulation post Schrems. German Law Journal, 18(4), 881-918;
21.   Ling, Z., Luo, J., Zhang, Y., Yang, M., Fu, X., & Yu, W. (2012, March). A novel network delay based side-channel attack: Modeling and defense. In 2012 Proceedings IEEE INFOCOM (pp. 2390-2398). IEEE;
22.   Mayer-Schonberger, V., & Padova, Y. (2015). Regime change: enabling big data through Europe's new data protection regulation. Colum. Sci. & Tech. L. Rev., 17, 315;
23.   Mildebrath, H. (2020). The CJEU judgment in the Schrems II case. European Parliamentary Research Service. URL: https://www.europarl.europa.eu/RegData/etudes/ATAG/2020/652073/EPRS_ATA(2020)652073_EN.pdf;
24.   Rahman, Mishaal (April 4, 2018). Amidst data scandal, Facebook will voluntarily enforce EU’s new privacy rules “everywhere”. xda-developers URL:;
25.    Rosenblatt, B. (n.d.). Principles of Jurisdiction. URL: https://cyber.harvard.edu/property99/domain/Betsy.html;
26.   Sasha Romanosky and others, Content analysis of cyber insurance policies: how do carriers price cyber risk?, Journal of Cybersecurity, Volume 5, Issue 1, 2019, tyz002, URL: https://doi.org/10.1093/cybsec/tyz002;
27.   Schwartz, P. M., & Peifer, K. N. (2017). Transatlantic data privacy law. Geo. LJ, 106, 115;
28.   Solove, D. J. (2013). Five myths about privacy. The Washington Post;
29.   Solove, D. J. (2021). The Myth of the Privacy Paradox. George Washington Law Review, 89(1), 1-51. URL: https://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=3536265;
30.   Stiftung, B. (2020). Gesellschaftlicher Zusammenhalt in Deutschland 2020. Gütersloh: Bertelsmann-Stiftung;
31.   Suzor, N. P. (2019). Lawless: The secret rules that govern our digital lives. Cambridge University Press;
32.   Svantesson, Dan Jerker B., Solving the Internet Jurisdiction Puzzle (Oxford, 2017; online edn, Oxford Academic, 23 Nov. 2017), URL: https://doi.org/10.1093/oso/9780198795674.001.0001, accessed 19 July 2023;
33.   Trachtman, J. P. (2008). The economic structure of international law. Harvard University Press;
34.   Voigt, P., & Von dem Bussche, A. (2017). The eu general data protection regulation (gdpr). A Practical Guide, 1st Ed., Cham: Springer International Publishing, 10(3152676), 10-5555;
35.   Zuboff, S. (2019). The age of surveillance capitalism: The fight for a human future at the new frontier of power: Barack Obama's books of 2019. Profile books;
36.   Организация Объединенных Наций. (1966). Международный пакт о гражданских и политических правах. Перевод на русский язык. URL: https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/pactpol.shtml;
37.   Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). (2013, 11 июля). Рекомендации Совета, касающиеся Руководства по защите неприкосновенности частной жизни и трансграничной передаче персональных данных. Digital.Report. Retrieved from URL: https://digital.report/rekomendatsii-soveta-kasayushhiesya-rukovodstva-po-zashhite-neprikosnovennosti-chastnoy-zhizni-i-transgranichnoy-peredache-personalnyih-dannyih/;
38.   Совет Европы. (1981). Конвенция о защите частных лиц в отношении автоматизированной обработки данных личного характера, № 108. Retrieved from URL: https://rm.coe.int/1680078c46.