Российские "национальные метанарративы" в эпоху постмодерна

АННОТАЦИЯ

В статье рассматривается российский постмодернизм как маргинальное и элитарное течение эпохи постмодерна, в рамках которого осуществляется деконструкция «национальных метанарративов» с целью преодоления бинарного типа российской культуры. Понимание того, что бинарная модель, основанная на православной традиции, определяла и продолжает определять направленность развития российской культуры, позволяет рассматривать постмодернизм как альтернативное течение, в рамках которого актуализируется проблема опасности утверждения на новом уровне государственно-просветительской идеологии эпохи модерна.

ABSTRACT

This article analyses Russian post-modernism as a marginal and elitist artistical movement the main goal of which is to de-construct “national meta-narratives” in order to overcome the inherent “binarity” of the Russian culture. The binary model of culture is rooted in the Russian Orthodox tradition, and has defined and is still defining the main directions of the development of the Russian culture. Theoretical understanding of this phenomenon allows us to consider Russian post-modernism as an alternative movement which goal is to uncover the hidden dangers of the restoration in the modern Russia of the state imposed “enlightening ideology” of the previous epoch (co-called “modernist epoch”).

В конце XX- начале - XXI в. происходит смена эпохальных парадигм –эпоха модерна сменяется эпохой постмодерна. Утверждение эпохи постмодерна связано с кризисом прогрессистского мышления, с разочарованием в просветительских теориях, основанных на стремлении привести мир к идеалу. В эпоху постмодерна существуют различные направления и течения, пытающиеся объяснить состояние глубокого кризиса современной культуры. Наиболее адекватным ее течением   являлся постмодернизм, осуществляющий переосмысление ведущих ценностей эпохи модерна - идеи разума, прогресса, антропоцентризма и европоцентризма, которые Ж.Ф. Лиотар назвал «великими метаповествованиями» [15].

Западный и российский постмодернизм имеют свои особенности, связанные с «национальными метанарративами». В западноевропейском постмодернизме пересматриваются стили, концепции и ценности эпохи модерна в духе демократического культурного плюрализма.  Российский постмодернизм нацелен на преодоление авторитарности любого рода, тоталитарности сознания. Метанарративы, претендующие на тотальное мировоззрение, определяющие нормы, правила жизнеустройства и связанные с национальным менталитетом, формируются на основе религиозных ценностей.

Влияние религии на менталитет нации блестяще обосновал М. Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» [5]. Чем объясняется невиданное трудолюбие и стремление к самоутверждению западного человека? Ученый убедительно доказал, что именно протестантизм сформировал новое отношение к труду и новый тип человека с такими чертами, как рационализм, аскеза, трудолюбие, бережливость, расчетливость, самоконтроль, строгое соблюдение прав и обязанностей.  М. Вебер провёл связь между успехами в социально-экономическом развитии европейской цивилизации и формированием протестантской ментальности.   

На национальный менталитет и формирование русских метанарративов повлияли православные ценности. В. Бычков отмечал, что в западноевропейском общественном сознании Средневековья главное место занимало богословско-философское мышление, рационально-словесные формы выражения сущностного содержания культуры. На Руси же наиболее адекватными «оказались религиозные и художественно-эстетические формы» [4,с.20].

На протяжении всего Средневековья на Руси отсутствовала западноевропейская традиция системного и логического изучения наук, богословия и философии. Но это изучение осуществлялось по-другому: сложнейшие догматы христианства были выражены русскими иконописцами в цвете и форме.  В «Троице» А. Рублеву языком цвета, линии и формы удалось выразить главную антиномическую идею триединого Бога: «неслитно соединенных» и «нераздельно разделяемых» ипостасей. Не случайно религиозные мыслители обозначили философию русского Средневековья, как «философствование красками» (П. Флоренский), «умозрение в красках» (Е. Трубецкой), «иконографическое богословие» (С. Булгаков). Следует отметить, что и произведения древнерусских писателей - Илариона, Ф. Печерского, К. Туровского, были наполнены философией в поэтических образах, что еще раз подтверждает своеобразное переосмысления на русской почве идей византийско-христианского миропонимания. Тенденция развития философии в художественно-образной форме станет определяющей и в дальнейшем развитии русской культуры.

От средневековой Руси идет традиция особого отношения человека к книге и писателю, который «одарен» свыше. С XIII в. определяется «учительный и патриотический характер русской литературы, ее «нравственная бескомпромиссность» [8]. Книга - это духовный руководитель и вместилище вечных идей, которых немного, и, следовательно, нужно читать не вообще книги, а пользовать себя определенным кругом избранных книг, которые надо читать постоянно в целях духовного обновления и просвещения.

С XVIII в. поэт в России наделяется высшим авторитетом, он становится пророком, на него переносится право церковного писателя говорить от лица истины. Не случайно М. Эпштейн приходит к выводу о том, что   любой метанарратив в русской культуре старается опереться на литературу, поскольку «на протяжении двух с половиной веков она считалась основой русской культуры и национального самосознания» [14, с.11]. Российская государственно-просветительская модель культуры в эпоху модерна основывалась на литературоцентризме.   

Метанарративы, формирующиеся на основе религиозных ценностей, непосредственным образом связаны с национальной идеей. В «русской идее» И.А. Ильина выделяются и анализируются черты русской духовности (идея сердца и любви, идея созерцания и свободы) для того, чтобы подчеркнуть отличие русского от западного человека, для которого важно не рациональное, а чувственно-эмоциональное отношение к предмету [6].  

Если «русская идея» связана с менталитетом, то «идеологизм» связан с государственной идеологией эпохи модерна, которая начинает формироваться с Петровской эпохи. В России утверждается абсолютизм по западному образцу, внедряются западноевропейские просветительские ценности, но с ярко выраженным русским акцентом. Выступая в роли мецената, покровительствуя культуре, государство властно диктовало ей условия ее существования.  В советской России, как и в имперской, государство использует культуру в качестве средства идеологического воздействия. Н.А. Бердяев обращает внимание на мессианский универсализм революции в России и делает акцент на ее тоталитарном и религиозном характере [3, с. 236]. 

Следует отметить, что «идеологизм» как ведущий «метанарратив» российской культуры не исчерпывается государственной идеологией. «Идейность» - это основа русского менталитета. В российской культуре идеи всегда доминировали над практической жизнью и существовали независимо от нее, подчиняя ее себе. «Идейность», прежде всего, проявилась в мироощущении русской интеллигенции, которая усматривала свое призвание в служении идее, даже ценой собственной жизни. Именно поэтому интеллигенция (дворянская, разночинная и революционная), ведущая свою родословную от Петровской эпохи – это феномен русской культуры. Г.П. Федотов считал, что интеллигенцию объединяет идеал, практически, заменяющий религию. Он подчеркивал, что идейность берет из религии догмат и святость и делает вывод о том, что «русская интеллигенция “идейна” и “беспочвенна”» [13, с.70].            

Именно Н.А. Бердяеву удалось наиболее полно раскрыть наш национальный метанарратив «дуализм», имеющий тесную связь с «эсхатологизмом» и «утопизмом». Он подчеркивал, что в русском мышлении эсхатологическая проблема занимает несоизмеримо большее место, чем в мышлении западном, и связано это «с самой структурой русского сознания, мало способного и мало склонного удержаться на совершенных формах серединной культуры» [3, с.185]. Н.А. Бердяев неоднократно отмечал влияние православия на формирование русского дуализма, проявляющегося в неприятии, недовольстве земным миром.

Ю.М. Лотман подробно раскрыл в своих работах дуализм русской культуры, ее бинарную структуру. Если тернарная    западноевропейская модель опирается на зримый «овеществленный» мир, то бинарная система подразумевает деление всего в мире на «греховное» и «святое» и отрицание «среднего» - не греховного, нейтрального пласта. В тернарной модели, основанной на католической и протестантской традиции, центром внимания оказывается мир обычной жизни, которая нравственна по своей природе. В бинарной же модели, основанной на православной традиции, земная культура является олицетворением «греховности». Если тернарная система стремится приспособить идеал к реальности, то бинарная система стремится «осуществить на практике неосуществимый идеал» [10, с.285]. Ю.М. Лотман прямо заявил, что в современной культуре коренные изменения в отношениях Восточной и Западной Европы, дают возможность России «перейти на общеевропейскую тернарную систему и отказаться от идеала разрушить “старый мир до основанья, а затем” на его развалинах строить новый. Пропустить эту возможность было бы исторической катастрофой» [10, с.270]. В этой связи, актуализируется проблема, связанная с возможностью преодоления бинарной структуры и перехода российской культуры на общеевропейскую тернарную модель развития. 

Переход на тернарную модель развития предусматривает отход от дуализма, эсхатологизма и утопизма русской культуры, связанных с православной традицией деления всего мира на «греховное» и «святое» и отрицание «среднего» пласта. Данный переход также связан и с отказом от литературоцентризма.

Творчество российских постмодернистов как раз и направлено на изменение профетического отношения к писателю, на отказ от слияния жизненной практики с литературой. Языковая деконструкция в постмодернистских текстах нацелена на разрушение классических канонов, ограничивающих свободу творческого самовыражения, на обнаружение зон, «свободных от тотальной трансляции абсолюта» [2, с.293].

В произведениях В. Пелевина, В. Сорокина, В. Ерофеева, Л. Петрушевской представлен в анекдотической, маргинальной форме русский утопизм, вера в кумиров, показана та гниль (в прямом смысле этого слова), которая кроется за высокими словами, раскрываются наши традиционные «вечные» вопросы нетрадиционными средствами, путем использования ненормативной лексики, шокирующих натуралистических и физиологических описаний.

В. Пелевин в романе «Омон Ра» осуществляет деконструкцию мнимых, иллюзорных идеалов советской действительности. Он прослеживает движение героя по узкой предначертанной дороге: от детских лет до зрелости. Сам роман разворачивается как история о мистификации: советская власть дурит свой народ и мировое сообщество, запуская в космос корабли. Идея жертвенности, подвига и героизма доводятся В. Пелевиным до абсурда. Писатель раскрывает сущность гиперреального мира: фальшивый поход снимается для демонстрации по телевидению достижений советской космической техники, силы и могущества советской державы.  

Воспроизводство и пародирование В. Сорокиным всех существующих в русской литературе стилей, приемов, манеры письма, связано не только с языковой деконструкцией, но и с борьбой с «национальными метанарративами». Он борется не с текстами великой русской литературы, а с традицией подменять ими реальную жизнь и предъявлять к литературе моральные критерии. И, как следствие, он борется с тоталитаризмом, утопизмом и дуализмом российского сознания. В «Голубом сале» писатель деконструирует темы, героев, стили, язык наших великих авторов в творениях их клонов, с целью освободить язык от «великих нарративов». Прием «сюжетного слома», в результате которого писатель осуществляет резкий переход от стилизации дискурса русского классического и соцреалистического романа к гипернатурализму и запредельному насилию, также необходим ему, как для языковой деконструкцуии, так и для деконструкции «национальных метанарративов»:  литературоцентризма («Голубое сало», «Роман»); утопизма, идеи жертвенности и героизма («Сердца четырех»); коммунистических идей и педагогических методов воспитания («Свободный урок», «Сергей Андреевич»).

В последних произведениях В. Сорокина изменяется стиль, но остается и постмодернистская игра, и пародия, необходимые ему для описания государственно-православной вакханалии в России будущего. Идеологические метанарративы в условиях неосредневековья доводятся им до крайности и абсурда: в «Дне опричника», сея насилие и произвол, опричники носятся на «меринах», к бамперам которых «приставлены» песьи головы; в «Теллурии» в раздробленной России существует и либеральная империя княжества Рязанского, и православно -коммунистические Соединенные штаты Урала.

В 2008 г. в одном из интервью Б. Гройс, анализируя современное искусство, отмечал, что в России не произошло культурной перестройки, поскольку «не изменились критерии интеллектуального и культурного дискурса» и работы современной западной культурологии и философии «ни на кого и ни на что не повлияли» [7]. Следует отметить, что данное влияние нельзя оценивать однозначно. Безусловно, на российский постмодернизм западные постмодернисты оказали влияние, об этом писал и сам Б. Гройс. Можно говорить о тесной связи российских перформансов О. Кулика, А. Тер-Оганьяна, А. Осмоловского, А. Бренера, О. Мавроматти, П. Павленского с западноевропейскими (Й. Бойса, М. Абрамович, Дж. Панэ, Орлан), поскольку художники, генерируя не только политические, но и экзистенциальные и антропологические смыслы, используют те же приемы и средства.

Б. Гройс акцентирует внимание на том, что современное западное искусство представляет собой «аналитическую рефлексию на то, что происходит в массовой культуре», тогда как русское искусство последних лет не занимается ею, оно не представляет собой «актуальное аналитическое высказывание о ситуации “здесь и сейчас”» .

Критерии интеллектуального и культурного дискурса, как и задачи российской массовой культуры отличаются от критериев и задач западной массовой культуры. Если в творчестве художников поп-арта речь шла о предметах массового потребления, то творчество таких художников соц-арта, как В. Комар, А. Меламид, Э. Булатов, А. Косолапов, было направлено на отражение потребления в советском обществе идеологической продукции. Прибегая к деконструкции советской идеологии, художники создавали издевательские пародии на советскую наглядную агитацию. Концептуализм, который также зародился в рамках советской идеологии, являясь искусством идей, одновременно был направлен на устранение самих идей, а точнее «идейности», как национального метанарратива.

Актуальное высказывание современных западных художников связано с сексуальными, гендерными, расовыми проблемами. А. Кузькина арестовала полиция в Лондоне на Парламентской площади, где он воспроизвел перформанс «Явление природы, или 99 пейзажей с деревом». Художник предстал перед публикой обнаженный и погруженный головой в землю, с направленными руками и ногами вверх. Адвокат посоветовала ему говорить, что в акции никакого сексуального подтекста не было. Актуальное же высказывание российских художников связано, прежде всего, с идеологическими проблемами.  

Высказыванием о ситуации «здесь и сейчас» является творчество арт-групп- «Pussy Riot», «Война», «Художественная ячейка движения Петра Алексеева», акции которых направлены «на дискурс власти и на тех людей, которые представляют их в сознании общества» [11, с.146]. Именно поэтому они подвергаются преследованию со стороны властей. В отличие от западных, российские адвокаты советуют арестованным художникам говорить, что в их акциях нет никакого оскорбления религиозных и национальных чувств.

Российский постмодернизм нацелен на преодоление бинарного мышления российской аудитории, в результате которого в эпоху модерна массовая культура, связанная с культурой повседневности, противопоставлялась культуре высокой. Российские постмодернисты объявляют проблему «массовое-элитарное» анахронизмом и   выступают в роли «двойных агентов», поскольку адресуют свои произведения в равной мере элитарной и массовой аудитории.

Массовую аудиторию произведения В. Пелевина, Р. Виктюка, К. Серебренникова, Р. Стуруа, А. Могучего привлекают яркостью и зрелищностью, а интеллектуальная аудитория получает удовольствие от осознания того, как сделан текст, от выстраивания интертекстуальных связей, от ироничного прочтения прошлых текстов, от пародий на литературные стили и штампы. Российские художники, как и западные, отвечают на вызовы массовой культуры. Арт-группа «Синие носы» «перерабатывает» гиперреальность, создаваемую официальной пропагандой и масс-медиа. То, что мы видим на экранах – пошлые юмористические шоу, бессмысленные политические дискуссии, отупляющие ментовские и мелодраматические сериалы, художники в своем творчестве доводят до абсурда. Травматические и мазохистские опыты Е. Ковылиной соединяются с социально-критическими перформансами. В таких перформансах, как «Новая женщина», «Живой концерт», «Выберите девушку», художница исследует общественное и политическое значение женщины в современной России.  А. Устинов берет на себя роль «современного медиума» в перформансе «The Mobile Séance»: передвигаясь на инвалидном кресле с висящим на груди экраном телевизора, он предлагал желающим смотреть выбранный канал в звуковом сопровождении самого художника, который слушая звук через наушники, синхронно воспроизводит и слова диктора, и музыку, и диалоги из сериалов и т.д.

В то же время, из-за дуальности российского сознания наблюдается, с одной стороны, снятие границ между массовой и высокой культурой, а с другой стороны – укорененность в «национальных метанарративах». Российской аудиторией образы «человека-собаки» Кулика, «хама» Бренера, «скандалиста» Осмоловского, «провокатора» Тер-Оганьяна, «бунтаря» Мавроматти, «мазохиста» Павленского воспринимаются как хулиганские, кощунственные, оскорбляющие чувства верующих. Это связано с тем, что их перформансы входят в противоречие с «национальными метанарративами», поэтому и попадают в разряд маргинальных.  

Российский постмодернизм, с одной стороны, предстает как маргинальное течение, а с другой стороны, как течение элитарное. Только подготовленная аудитория, знающая язык постмодернизма, способна понять смысл деконструкции и пародии на классические тексты, оценить постмодернистскую игру и иронию.

В настоящее время в российской культуре происходит воспроизводство государственно-просветительской идеологии эпохи модерна, в рамках которой постмодернизм объявляется чуждым для нее явлением. Об этом свидетельствуют события, связанные с резкой критикой и навешиванию идеологических ярлыков, привлечению к суду и приговорами по отношению к представителям актуального искусства и постмодернистской литературы. Действительно, творчество постмодернистских писателей и художников противостоит традиции, согласно которой литература и искусство являются носителями только духовных идеалов и ценностей. Но их творчество восходит к другой традиции – к средневековой традиции смеховой культуры, основанной на создании антимира, в котором человек переносится в подчеркнуто нереальную среду. Подобно средневековым пародиям, постмодернисты создают изнаночный, дурацкий, перевернутый мир, характеризующийся «отменой всех иерархических отношений, норм этикета и пристойности» [1, с.16] . 

Напрашивается и еще одна историческая аналогия. Так, Б. А. Успенский указывает на то, что и Опричный двор И. Грозного и «всешутейший собор» Петра I предстают «как опыт – тексты, минус – поведение, находящееся в пределах той же культуры …» [12, с.525]. Творчество постмодернистов также вполне укладывается в традиционные рамки представлений и норм, но только с отрицательным знаком. Как известно, и Опричный двор, и собор Петра создавались не столько для потехи и кощунства, сколько для достижения определенной цели. Опричный двор был необходим И. Грозному для утверждения самодержавной власти. С помощью «всешутейшего собора» Петр I, разрушая традиции, переводил мышление русских дворян в европейскую систему ценностей. Интересно, что, выполнив свое историческое предназначение, они прекращали свое существование.  

Российский постмодернизм, безусловно, внес свою лепту в переосмысление ведущих ценностей эпохи модерна, в создание нового художественного и литературного языка. Их творчество давало надежду на освобождение от таких российских метанарративов, как «литературоцентризм», «идеологизм» и «тоталитаризм», «дуализм», «эсхатологизм» и «утопизм». В этом заключается историческое значение российского постмодернизма. Понимание того, что бинарная модель, основанная на православной традиции, определяла и продолжает определять направленность развития российской культуры, позволяет рассматривать постмодернизм как альтернативное течение, в рамках которого актуализируется проблема опасности утверждения на новом уровне государственно-просветительской идеологии.