Изменение образа врага в сознании жителей Советского Союза в первые месяцы Великой отечественной войны

АННОТАЦИЯ

С началом Великой отечественной войны власть столкнулась с последствиями того, что все предыдущие годы население к короткой и победоносной войне. Из-за этого с началом военных действий существовавший в сознании людей образ врага практически не имел ничего общего с врагом реальным. Власти были вынуждены приложить массу усилий для того, чтобы быстро изменить этот образ – чему очень способствовали действия самого противника.

ABSTRACT

Since the beginning of the Great Patriotic War, the serious errors in the Soviet propaganda system related to its work in the previous years, when the population was preparing for a short and victorious war, became apparent. Because of this, with the outbreak of hostilities, the enemy image formed in people's minds had almost nothing to do with the real enemy. Authorities had to apply a lot of effort to change that image quickly, and the very enemy actions contributed considerably to this.

Тема образа врага не слишком популярна в российской исторической литературе – и совсем небольшое количество работ если не посвящены, то хотя бы затрагивают период войны. Некоторое отношение к вопросу имеют работы, посвящённые военной пропаганде и психологии, а также работы по социологии, однако специфических исследований данной темы совсем немного. В современной российской историографии можно назвать, среди прочих, прежде всего, работы Сенявской Е.С. [28], Ушаковой С.Н. [32], монографию Фатеева [33], отчасти работу Серебрянникова В.В. [29], а также несколько диссертаций: Белоконевой А.С. [2], Гордина А.А. [4], Арнаутова Н.Б. [1]. Между тем, тема эта не столь проста и однозначна, как может показаться.

В целом, у каждого воина в любой войне присутствует свой собственный образ того, с кем он сражается, причём этот «кто-то» далеко не всегда однозначно может быть записан именно во враги: «враг» и «противник» не всегда идентичные понятия. «Враг» – понятие очень сильное и личное, и для того, чтобы именно так воспринимать того, кто находится по другую сторону линии фронта, нужны определённые обстоятельства, которых во Второй мировой войне было более чем достаточно.

Для того чтобы заставить человека воевать, и воевать хорошо, необходимо, чтобы он был уверен, во-первых, в том, что его действия справедливы (а значит, и война в целом для той стороны, за которую он сражается, является справедливой), и во-вторых, что он в состоянии победить врага. По сути, убедить в этом каждого из воюющих и есть главная задача пропаганды. В разных ситуациях задача эта бывает более или менее сложной – и, вроде бы, уж во время Великой отечественной войны никаких проблем у советской пропаганды не должно было быть, однако на самом деле всё было не так однозначно и просто.

Основной проблемой, с которой столкнулись пропагандисты в начале ВОВ, были те идеологические штампы, которые они же сами весьма успешно использовали в своей работе в предыдущие годы. В последние годы перед войной как пропаганда, так и искусство активно создавали образ непобедимой Красной Армии, для которой нет никаких невыполнимых задач и которая разобьёт любого противника буквально за пару недель, причём сделает это на его, противника, территории. Этот образ получился настолько убедительным, что даже неудачная, по сути, советско-финляндская война поколебала его лишь замутила, ничуть не затронув его основы. Присоединение к Советскому Союзу прибалтийских республик, сдвинувшее границу достаточно далеко на Запад, тоже сработало на этот образ, и к 1941 году большинство советских граждан было вполне уверено в том, что даже если война и случится, то будет для них короткой и победоносной.

Всё это привело к тому, что в начале войны в СССР многие были уверены в том, что война закончится очень скоро, и выражали по поводу её начала скорее недоумение, нежели страх или ярость. Прогнозы по поводу возможного окончания войны разнились от одной-двух недель и до месяца, о чём есть масса свидетельств – вот, например, зафиксированный в воспоминаниях разговор двух ленинградских рабочих: «…сейчас наши им так всыплют, что через неделю все будет кончено…» – «Ну, за неделю, пожалуй, не кончишь, надо до Берлина дойти… Недели три-четыре понадобится.» [6, С. 258] Считавшие же себя людьми осторожными и вдумчивыми, не склонным к поспешным выводам, делали более осторожные прогнозы, уверяя, что времени понадобится несколько больше, но и они были убеждены, что «до зимы всё будет кончено». [13, С. 17-18]

Поскольку в довоенной пропаганде в СССР господствовал классовый подход, изображавший немецких рабочих исключительно как часть всемирного рабочего братства, многие советские граждане в первые военные дни и недели были уверены, что «немецкие рабочие нас поддержат, да и другие народы поднимутся. Иначе быть не может!» [6, С. 258]

Также в первые дни и недели войны раздавались высказывания о том, что немцы – культурные люди, европейцы, и мирному населению их бояться не нужно. Говорили и о том, что немцы принесут порядок и культуру, организованность и дисциплину, и что вообще немцы воюют с коммунистами и евреями, а не с советским народом, и вообще Гитлер несёт хорошую жизнь. [14, С. 12, 16, 20; 27, С. 36-37.] Поначалу даже официальные сообщения об издевательствах немцев над пленными и мирным населением зачастую вызывали сомнение – многие полагали, что на самом деле немцы вовсе не так жестоки, как о них говорят. Кстати, поскольку мучали и расстреливали мирное население, в основном, тыловые немецкие части – ибо передовым, особенно в первые месяцы войны, на это, как минимум, банально не хватало времени – то в начале войны даже некоторые советские фронтовики замечали, что в разговорах о наступающих немцах не было ненависти – было, «напротив какое-то восхищение силой». [5, С. 174] Справедливости ради надо отметить, что подобное отношение сохранялось до момента непосредственного контакта армии или мирных жителей с немецкими военными частями.

Однако, по воспоминаниям очевидцев, «надежда на быстрый перелом в войне» [13, С. 27] исчезла уже через неделю после её начала. Другие же иллюзии оказались более стойкими: даже в 1943 году многие не понимали, почему же немецкие рабочие не поднимают восстание против Гитлера, и отказывали им в праве называться рабочими.

Все эти несоответствия реальности созданной в предвоенные годы картине вынудили агитаторов с самого начала войны, фактически, строить всю работу с нуля. Прежде всего, идея классовой борьбы сменилась идеей патриотизма и защиты Родины: уже 22 июня Молотов в своём выступлении по радио об объявлении войны с немецко-фашистским агрессором назвал начавшуюся войну Отечественной, сравнив её с нападением Наполеона в 1812 г. Позже тема патриотизма и защиты Родины естественным образом вывела пропагандистов на вопросы русской истории вообще. Разумеется, это делалось с акцентом на тему борьбы с различными завоевателями – начиная с войны 1812 г. и заканчивая Первой мировой и интервенцией, прежде всего, германской. Также много стали писать и говорить о боевых традициях русской армии, о Брусиловском прорыве (который так и останется в общественном сознании чуть ли не единственным известным сражением Первой мировой), о победе под Нарвой и Псковом в 1918 г. и т. д. В первом же номере нового журнала «Пропагандист Красной Армии» была дана историческая справка о сражении русских войск против немецких захватчиков в разные времена русской истории: начав с Ледового побоища, авторы затем вспоминали Грюнвальдскую битву, и, наконец, Семилетнюю войну. Там же рассказывалось о поражении немцев под Псковом, в Украине и в Белоруссии в 1918 г., а в конце делался вывод о том, что «русский народ жестоко бил немецких захватчиков в прошлом. Такая же участь постигнет их и теперь». [18, С. 36-39.]

Вообще, с началом войны имя Александра Невского стремительно начинает приобретать всё большую известность и популярность. В 1942 году широко отмечалось семисотлетие Ледового побоища: 5 апреля в правдинской передовице появилась статья «К 700-летию Ледового побоища» [16]; «Комсомольская правда» посвятила этой теме целую страницу [10]; в газете «Труд» также появилась статья об этом под названием «Славные традиции русского оружия». [31]

Часть иллюзий, тщательно создаваемых предвоенной пропагандой, была развеяна выступлением Сталина 3 июля 1941 г., в котором он говорил об огромных понесённых к тому времени Советским Союзом территориальных потерях и призывал бороться с нытиками, трусами, дезертирами и паникёрами и проявлять инициативу, смекалку и смелость, предупреждая о хитрости и о коварстве врага. Последнее было чем-то принципиально новым: прежняя, довоенная пропаганда изображала возможных и реальных военных противников СССР достаточно прямолинейно и просто. Однако некоторые иллюзии эта речь не только не опровергала, но и подпитывала, в частности, идею о скоротечности войны: в своей июльской речи Сталин говорил о том, что лучшие немецко-фашистские дивизии уже разбиты. [30, С. 9,13.] Эта тема повторилась в выступлении Сталина на знаменитом параде Красной Армии 7 ноября 1941 г., где он опять говорил о том, что «враг не так силён, как кажется … ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, годик – и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений». По сути, той же идее служит и сталинский приказ от 1 мая 1942 г., в котором он требует добиться того, чтобы 1942 год стал «годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев». [30, С. 105.]

Впрочем, вполне возможно, что причиной подобных высказываний были не личные иллюзии командования и непосредственно Сталина о скоротечности идущей войны, а их желание убедить в этом как армию, так и мирное население. Возможно, они помнили об усталости, охватившей русскую армию во время Первой мировой, или просто хотели дать людям надежду и заставить таким образом сконцентрировать все усилия на победе – но обстановка на фронтах слишком заметно противоречила подобным заявлениям, и подобные речи, по факту, вызывали в людях не энтузиазм, а недоверие и разочарование и, в итоге, формировали скептическое отношение к тем, кто произносил их.

Начавшаяся война перечеркнула всю предвоенную агитацию, и вынудила власть практически полностью изменить содержание, формы и методы идеологической работы, параллельно заставляя её постоянно учитывать контраст между довоенными представлениями о войне малой кровью и на чужой территории и реальностью, которая обещала войну долгую и тяжёлую. Это противоречие не только негативно влияло на общее моральное состояние людей, но и вызывало у них весьма нежелательные для власти вопросы и мысли. Впрочем, на психологическом состоянии людей негативно сказывалось не только указанное несоответствие, но и неполнота, неконкретность, а также задержка официальной информации о положении на фронтах. Происходило это, как правило, из-за плохо организованной работы военных цензоров (об этом уже в августе 1941 г. писал начальнику Совинформбюро И. Эренбург, возмущаясь тем, что правка его статей порой занимает 3-4 дня, и эти задержки лишают его работу всякого смысла, потому что информация устаревает очень быстро). [24]

Первые месяцы войны Красная Армия отступала, и параллельно с её отступлением шла массовая эвакуация населения из фронтовых и прифронтовых районов. Точная информация с фронтов у населения отсутствовала – то в силу прямого запрета, то просто в силу общей, вполне понятной неразберихи – но там, где есть запрос на информацию, но сама она отсутствует, появляются слухи. Глобальные военные неудачи первых месяцев войны были для населения совершенно неожиданными, и люди, естественно, пытались найти для них хоть какое-то объяснение. Поскольку спросить правительство напрямую они не могли, вопросы обращали, в основном, к тем, кто был доступен – к агитаторам и пропагандистам. Спрашивали, в основном, о том, «чем объяснить, что немцы имеют везде превосходство в людях и технике?», «была ли наша страна экономически и в военном отношении подготовлена к ведению войны против Германии?», «что заставило Гитлера нарушить договор о ненападении?», наконец, «почему немцы так быстро и сильно укрепляют занятые ими районы, а мы, жившие ранее в этих районах, так и не укрепили их?» [25] «враг идёт и идёт, значит, он сильнее, чем мы о нём думали?», «почему Красная Армия не может отбросить противника и перенести военные действия на территорию неприятеля?», «товарищ Сталин говорил, что непобедимых армий нет и как это трактовать в отношении Красной Армии?», «почему до войны ориентировали нас всех на то, что мы будем воевать на чужой территории и ценою малой крови?». [26] Причём такие вопросы звучали не только в начале войны – они повторялись вплоть до 1944 года, то есть практически до того момента, когда большинство из них просто потеряли свою актуальность. Правда, чем дальше – тем больше люди начинали обращать внимание на несоответствия в разных источниках информации: «почему такая разница в количестве убитых – в приказе товарища Сталина от 23 февраля 1943 года указано убитых около 9 млн., а теперь пишут – 6,4 млн.?» и вообще, почему Сталин «не говорит, сколько погибло у нас, а говорит только о потерях со стороны немцев?» [8, С. 115.]

Люди по-разному реагировали на все эти несовпадения: у кого-то они вызывали растерянность и подавленность, у кого-то – сомнения, а у кого способствовали возникновению антисоветских настроений – но, в целом, подобная ситуация у большинства подрывала веру в непогрешимость высших руководителей государства. С этой проблемой руководство страны старалось справиться не только репрессиями, но и агитацией и пропагандой, массово готовя для этого специалистов.

Однако с ними возникала одна проблема: набирались пропагандисты из тех же самых людей, которые такие вопросы задавали. Требовалось, во-первых, научить агитаторов на эти вопросы отвечать, и во-вторых, сделать это нужно было быстро. Для этого для них были придуманы инструктивные доклады-методички на наиболее актуальные темы, например, «Беспощадная месть фашистским варварам — священный долг перед Родиной», «Опыт и задачи массовой политической агитации», «Фашизм — злейший враг человечества», «Что несёт фашизм трудящимся?». [3, Л. 34, 36.] В докладах, как правило, разбирались самые важные моменты: так, например, доклад на тему «Великая Отечественная война советского народа против германского фашизма» включал в себя разъяснения по следующим вопросам: а) всенародный, освободительный характер Отечественной войны советского народа против фашистских угнетателей, б) героическое сопротивление Красной Армии и крах гитлеровских планов молниеносного разгрома СССР, в) крах гитлеровского мифа о непобедимости немецко-фашистских войск, г) создание великой коалиции трех могущественных держав земного шара, д) слияние Отечественной войны советского народа с освободительной борьбой народов Европы. [3, Л. 40.]

Для упрощения работы и ускорения процесса подготовки докладчикам выдавали списки вопросов, которые встречались чаще всего, к ответам на них людей готовили на специальных семинарах. Некоторые списки таких вопросов сохранились; к примеру, летом 1942 г. Г.Ф. Александров в своей служебной записке на имя Андреева А.А., Маленкова Г.М. и Щербакова А.С. представил один из них: «1. Мы знали заранее стремление на юг и юго-восток врага. Почему допустили оставление такой территории? 2. Если мы в состоянии нанести решающий удар по немецкой армии без помощи союзников и открытия Второго фронта, то почему мы этого не делаем? [22] 3. Неправильное освещение вопросов, характеризующих немецкую армию. Мы называем немцев презрительно «вояки», но при этом отступаем. Значит, Красная Армия слаба? Сами себя вводим в заблуждение. 4. Вопросы по открытию второго фронта — когда? во многих вопросах — недовольство по поводу действий союзников». [23]

Надо сказать, что немцы сами своими действиями, что называется, помогали, чем могли, советским пропагандистам. По сути, тем даже не надо было ничего выдумывать, достаточно было просто рассказывать и показывать то, что имело место в реальности – чем они, разумеется, и пользовались, приводя бесконечные примеры жестокости немецко-фашистских войск, особенно в отношении мирного населения. [20] Информация об этом регулярно публиковалась в средствах массовой информации и звучала в публичных лекциях. [19] Во многих газетах появились разделы «Мы отомстим», «Не забудем, не простим», «Ненависть к врагу», «Проклятье и смерть немецким палачам» и т. д., гле публиковались разоблачающие материалы – так, например, 11 августа 1941 г. в «Правде» под заголовком «Возмездие придёт» были опубликованы письма очевидцев и жертв преступлений противника. [15]

Такой метод воздействия был одним из самых результативных – однако самое сильное впечатление на людей производила так называемая неофициальная информация, то есть та, что они получали от тех, кто лично сталкивался с «новым немецким порядком». В первые месяцы войны подобной информации было, конечно, совсем немного, массово она стала появляться после того, как были освобождены первые советские территории. Так, в январе 1942 года, практически сразу после Московской битвы, в тыл на восток были отправлены группы людей из освобождённых районов. Одна из таких групп, прибывшая из Московской области в Куйбышев, рассказывала там о том, что они пережили в оккупации. Колхозница Клинского района Е. Н. Курицына в выступлении на фабрике «Красная Звезда» рассказывала об убийствах, грабежах и издевательствах, которые ей пришлось пережить, о том, как оккупанты требовали от женщин, чтобы те мыли их в бане, а за отказ подчиниться – вешали. Она рассказала, что в селе, в котором она жила, до войны было 103 дома, целыми же из них осталось после освобождения всего три. Итогом подобных встреч часто становился сбор слушателями вещей для жителей освобождённых районов. [11]

Тот же эффект имела и фронтовая переписка, которая, помимо того, что поддерживала духовные силы как бойцов, так и тех, кто оставался в тылу, стала и одним из средств разоблачения врага. Руководство страны это прекрасно понимало, о чём свидетельствует принятое всего через несколько дней после начала генерального наступления немецких войск на Москву, 4 октября 1941 года, постановление ЦК ВКП (Б) «О мерах ускорения доставки писем на фронт». [9, С. 243-244] «Переписка земляков фронта и тыла — большое дело, – говорилось в редакционной правдинской статье. – Она помогает и тем и другим преодолевать трудные минуты, она помогает и тем и другим совершать подвиги во имя Родины, во имя разгрома врага». [17]

Никакая официальная пропаганда не смогла бы достичь такого эффекта, который имели рассказы очевидцев, а так же то, что обнаруживалось на освобождённых территориях: личный опыт, места массовых расстрелов, виселицы с ещё не снятыми повешенными, разрушенные и сожжённые деревни и города [21] – всё это оказывалось действеннее любой пропаганды и вызывало у советских людей абсолютное нравственное неприятие противника.

Таким образом, уже на начальном этапе войны у советских людей сложился образ врага не как человеческого существа, а как некоего не слишком живого, внечеловеческого создания – или не существа и не создания даже, а машины, которая прошлась своими гусеницами по всей Европе, и вот теперь пришла на их землю. Очень скоро к этому образу добавился ещё один нечеловеческий образ – образ врага как животного, врага-зверя. Сложно сказать, какой из этих двух образов был людям более отвратителен. Интересно, что понятие «фашист» очень скоро слилось с понятием «немец» – не смотря на то, что в реальности, как известно, в армии Третьего рейха были не только немецкие дивизии. Связка эта закрепилась уже надолго, сохранившись, во всяком случае, частично, намного позже окончания войны. Официальная пропаганда даже начала борьбу с ней уже на последних этапах войны, но успех так и не был достигнут окончательно. Так, до сих пор известен выдвинутый Эренбургом лозунг: «Убей немца!», или стихотворение Симонова «Убей его!», которое стало символом сформировавшегося у людей во время войны нового представления то ли о фашисте, то ли о немце – а, в общем, о том враге, с которым им пришлось воевать почти что четыре года. Отрывком из него мы и закончим нашу статью.