Особенности «стандартных» интерпретаций «Tractatus Logico-Philosophicus» Л. Витгенштейна

АННОТАЦИЯ

Статья выявляет и описывает ключевые особенности «стандартных» интерпретаций «Логико-философского трактата»: два уровня бессмысленного, изобразительную теорию языка, этическую идею и роль иррационального в «Трактате». Также рассматриваются основные представители данного течения,  дается краткий обзор их основных идей относительно ранней философии Л. Витгенштейна. 

ABSTRACT

The article identifies and describes key features of the «standard» interpretations of «Tractatus Logico-Philosophicus»: two levels of nonsense, picture theory of language, the ethical idea and the role of the irrational in the «Tractatus». It also discusses the main representatives of this movement, and gives a brief overview of their ideas about the philosophy of the early Wittgenstein.

История изучения «Логико-философского трак­тата» традиционно делится на три этапа: «позитивистский», «стандартный» и «новый». Каждый из них имеет в своей основе различные концепции понимания идей Л. Витгенштейна. «Стандартные» интерпретации широко известны и влиятельны в философском сообществе. Глубина и последовательность самых ярких представителей данного направления позволила им дать ясные ориентиры для понимания «Логико-философского трактата» и вытеснить идеологию логического позитивизма из данной области. В настоящее время «стандартные» интерпретации столкнулись с серьезным вызовом со стороны «новых витгенштейнианцев», отстаивающих совершенно иную точку зрения на роль и место «Логико-философского трактата» в общей палитре философии Витгенштейна. Тем не менее, нельзя сказать, что «стандартные» интерпретации уступают в этом новом споре. Для обеспечения лучшего понимания основных тенденций в исследовании философии Л. Витгенштейна за рубежом в данной статье постав­лены следующие цели: 1) определение значения «стандартных» интерпретаций, выявление их ключевых особенностей в традиции изучения «Логико-философского трактата», 2) представление широты и разнообразия точек зрения, внутренней пестроты «стандартных» интерпретаций.

«Стандартные» интерпретации возникли в 50-х годах, чему способствовал ряд причин. 1) Логический позитивизм постепенно утрачивает былое влияние, сталкиваясь с трудностями и парадоксами собственной парадигмы. Растет авторитет других направлений в аналитической философии. В частности, оксфордской школы обыденного языка. 2) Людвиг Витгенштейн умирает. При жизни он очень ревностно относился к трактовкам своей работы. Но после его смерти остается плеяда учеников, знавших Витгенштейна лично, способных объяснять противоречия в его философии уже без упрека со стороны учителя. 3) В 1953 г., через два года после смерти автора, публикуются «Философские исследования». Впоследствии влиятельнейший труд, обессмертивший имя Витгенштейна, заставил по-новому прочитать «старого Витгенштейна», открыть его философию с совершенно новой стороны. 4) Постепенно, изначально узкий круг специалистов, а потом и широкая общественность получают доступ к черновикам Витгенштейна, его письмам и дневникам. Результатом становится пристальное внимание к предтечам и акцентам философии Витгенштейна, ранее безвестным.

Если Венский Кружок считал Витгенштейна эмпириком и верификационистом, то следующее поколение интерпретаторов не были в этом настолько уверены. Более того, о единстве позиций в рамках «стандартных» интерпретаций не может быть и речи.

Некоторые исследователи (Макс Блэк, Дэвид Пирс) считают «раннего» Витгенштейна семанти­ческим реалистом. По этой позиции, значение лингвистических выражений не зависит от наших лингвистических предпочтений. Между именами и объектами установлены прочные связи. Витгенштейн придерживается специфического набора тезисов о мире в начале «Трактата», по которому мир представляет собой совокупность неделимых элементов. Из такой онтологии следует соответствующая теория языка. По этой системе значение лингвистических выражений не зависит от того, что мы в них вкладываем. Способность языка репрезентовать мир основана на связи имен и простых объектов.

Пирс пишет: «Витгенштейн – реалист (язык принимает некоторые частные параметры на поверх­ности, но в своей глубине он основан на инстинктивной природе объектов, они не наше изобретение, но даны нам в мистической независимости)» [11: 8].

Если представить Витгенштейна как реалиста, то это проводит четкую грань между «ранним» и «поздним» периодом его творчества. По Пирсу, Витгенштейн «не-критический реалист», философ не-Кантианского типа [11: 9]. Соотношение имен и объектов для него сродни мистическому опыту.

Интересную интерпретацию Витгенштейна представил знаменитый финский философ Яакко Хинтикка. С его точки зрения, философия Витгенштейна стоит полностью на «плечах Рассела», его атомарные факты – это объекты знакомства Рассела, который в свою очередь заимствовал «непосредственные объекты восприятия» Мура. С этой позиции Витгенштейн также представляется типичным реалистом [4: 26-29]. 

Другое понимание «стандартной интерпре­тации»: Витгенштейн как лингвистический антиреалист (МакГинесс, Ишигуро, Риис). Риис и МакГинесс считают, что нельзя позволять первым страницам «Трактата» ввести нас в заблуждение (в отличие от Хинтикки, сделавшего на них наибольший акцент). Витгенштейн вовсе не хотел основывать метафизику на логике или природе нашего языка, он не говорил и о том, что есть что-то, что определяет нашу грамматику извне [10: 84]. Объект в «Трактате», являющийся референтом имени или простого знака, должен рассматриваться только как то, что наделяет истинностной ценностью частное выражение. Семантическая роль простого знака или имени заключается в том, что он комбинируются с другими простыми знаками для формирования пропозиции с истинностной ценностью. Любой знак, производящий одинаковое истинностное значение в одинаковых комбинациях знаков обладает одним и тем же референтом. Ишигуро считает, что существование объектов не добавляет дополнительного содержания к логической теории. Для определения истинностной ценности необходим контекст, т.е. уже изначальное знание некоторых истин. Независимо от них, мы не можем установить смысл пропозиции [8: 20-50]. Понять простые знаки «ученик» может только освоив комплекс мыслей или суждений в целом [10: 93]. В этом смысле идея значения как использования не сильно отличается в «Трактате» от «Исследований» Витгенштейна. Использование определяет референт в «трактате», хотя это использование – только в целях высказывания истинного или ложного, остальные формы использования в «Трактате» не рассматриваются [10: 90]. Витгенштейн не является реалистом, потому что его объекты – не конкретные объекты, существующие или нет, они также и не свойства объектов: абсурдно было бы полагать, что существует вещь проще, нежели простая вещь. Мы можем схватить только связи объектов, сами простые объекты – «вне того, чтобы быть». Мы не можем никаким образом достичь их [10: 94].

Витгенштейн понимается и как идеалист (Энском, Хакер, Винер). В такой интерпретации отношение языка и мира у Витгенштейна в сущности метафизическое. Энском высоко ставит идеалиста-Фреге как предтечу философской концепции Витгенштейна [5: 12-20]. Хакер видит в Витгенштейне идеалиста из-за его солипсистской аргументации: «Витгенштейн адаптировал трансцендентальный идеализм в свою трансцендентальную форму теоретического эгоизма» [7: 94]. Винер находит истоки идеализма Витгенштейна в идеях Шопенгауэра. По его мнению, Витгенштейн принимает «Мир как представление», но отвергает «Мир как воля»: «Границы моего языка значат границы мира как представления. Но говоря о воле – Шопенгауэр пытался говорить о ней как о вещи в себе, поэтому вторая часть «Трактата» - в молчании» [14: 72]. В основе аргумента Винера лежит убеждение о ключевой для Витгенштейна между формой ментальной репрезентации (формой фактов) и формой объектов.

Основным вопросом для исследователей остается то, что, по мнению Витгенштейна, поддерживает язык и мир в изоморфном состоянии. Влияет ли наше осознание мира на то, как работает язык, либо сама структура языка независимо производна от природы мира. Данная дискуссия до сих пор не пришла к какому-либо авторитетному заключению. Неизвестно, какой точки зрения придерживался Витгенштейн. Все стороны приводят сильные аргументы в защиту своей позиции. Уже на примере данной дискуссии можно увидеть богатство мнений «стандартных» интерпретаций в сравнении с позитивистским предшественником.   

Также заметно, что причислить различные трактовки к «стандартным» интерпретациям можно лишь номинально. Они полемизируют между собой, порой не сопоставимы вовсе. Но все-таки движутся в едином фарватере признания важности ряда проблем, поднятых в «Трактате». Нижеприведенные проблемы воспроизведут приблизительный ареал обитания акцентов «стандартных» интерпретаций.

 Если Витгенштейн для позитивистов был философской реинкарнацией Юма, «бросающего в костер книги по метафизике и богословию». То для «стандартных» интерпретаций он продолжает проект Канта. Витгенштейн определяет границы языка, который может объяснить только свою территорию. Это совсем не значит то, что ничего не существует за пределами языка. Напротив, язык не может ступить за свои пределы. Нормативные утверждения и спекулятивная метафизика не являются бессмыс­лицей в понимании Венского кружка. Пропозиции не обеспеченные фактом – не пусты. Позиция Виттгенштейна сложнее и уникальнее, чем думали ранее.

Важный вклад в понимании кантианской миссии Витгенштейна внесла книга Стениуса «Тракатат Витгенштейна: критическая экспозиция главных направлений мысли». С точки зрения автора, метафизика Витгенштейна является представителем «германского типа», она принимает кантианские идеи. Витгенштейн не был напрямую знаком с работами Канта, но сама философская атмосфера Германии и Австрии была пропитана его идеями, также на нем сказывается влияние Шопенгауэра. Витгенштейн не был прямым последователем, но высоко ценил Канта и трансформировал его идеи в свою систему. Если Кант пытался определить границы теоретического дискурса: провести границу между мыслимым и не-мыслимым, то Витгенштейн перенес эту дихотомию в язык: как высказываемое и не-высказываемое [12: 196]. Для Витгенштейна синтетические суждения априори невозможны. Априорная форма реальности может быть только показана языком, но не выразима в предложениях. Стениус убежден, что Витгенштейн проводит предел в языке не с целью запретить мыслить за ним, но именно для выражения возможности мыслить за обеими границами. Таким образом, философия Витгенштейна для Стениуса представляется «Критикой чистого языка» и «лингвистическим идеализмом».

Естественным препятствием для свободной интерпретации «Трактата» в рамках аналитической философии стал небрежный перевод логических позитивистов. Камнем преткновения стало архиважное для всех интерпретаторов понятие «бессмысленного». «Nonsense» в английском языке означает «бессмыслица» или «ерунда». Слово такой коннотации однозначно вешает на Витгенштейна ярлык убежденного антиметафизика, как его и понимал Венский кружок. Но, в отличие от своих переводчиков, Витгенштейн употреблял два различных термина для понятия «бессмыслица». Такое понимание привело к появлению в рамках «стандартной интерпретации» теории о двух типах «бессмысленного». Защитниками теории выступает Хакер и Энском. Первый тип: философски освещенная бессмыслица, для ее маркировки Витгенштейн использовал слово «sinnlos», чему в английском языке ближе «senseless» или «without sense». На русский языке можно перевести как «не наделенный смыслом». «Sinnlos» является «квази-правдой». Об этих вещах не может быть ничего сказано, но сам язык в них показывает нечто. Для «стандартной интерпретации» Витгенштейн таким способом оставляет место для «мистического» вне пределов языка. Витгенштейн использует «sinnlos» в следующих местах: 4.461, он называет философской бессмыслицей тавтологии и противоречия, 4.1272, в категорию «sinnlos» попадают такие выражения, как «1 есть число», «есть только один нуль» и т.д., 4.1274, здесь Витгенштейн заявляет, что вопрос о существовании формального понятия – «sinnlos», 5.1362, «А знает, что р имеет место» - «sinnlos», если р есть тавтология, 5.132, «законы вывода» Фреге и Рассела «sinnlos». Как мы можем заметить, категория «sinnlos» избирательно сфокусирована вокруг очень специфических мест в тексте. «Sinnlos» показывает, что несмотря на содержательную пустоту фразы, она содержит в себе структуру, показывающую логическую форму.

Другая категория бессмысленного – «unsinnig». Сам Витгенштейн разделяет две категории друг от друга. «4.461 Tautologie und Kontradiktion sind sinnlos». (Тавтология и противоречия являются «sinnlos»), следующий афоризм показывает клю­чевое разграничение понятий. «4.4611 Tautologie und Kontradiktion sind aber nicht unsinnig». (Тавтология и противоречия не являются «unsinnig»). Тем самым «unsinnig» – простая бессмыслица. Витгенштейн также приводит примеры того, что включается в категорию «nonsense»: «5.5303 Между прочим, сказать о двух предметах, что они тождественны, ist ein Unsinn, а сказать об одном предмете, что он тождествен самому себе, значит ничего не сказать», «5.5351 само предложение с аргументами неправильного вида является unsinnig и, следовательно, предохраняет себя от неправильных аргументов», «5.5422 невозможно судить о Unsinn». В связи с этим можно сделать вывод о том, что «Unsinn» появляется как наделение знака ошибочным значением. В такой классификации для «стандартной интерпретации» предложения этики и эстетики «sinnlos», но не «unsinnig».

В связи с вышеизложенными новшествами в понимании «Трактата», ключевой задачей исследователей становится соотношение языка и мира в «Трактате».  Главное внимание «стандартной интерпретации» обращено на «Bild»- теорию языка Витгенштейна.

Эта концепция высказана Витгенштейном с целью объяснить как взаимодействуют язык и реальность. Суть теории заключается в следующем: язык – это своеобразная модель реальности, повторяющая ее структуру. Язык и реальность едины в логической форме. «Bild»-теория Витгенштейна оформилась уже в 1914 году, что видно из «Записок о логике», продиктованных Муру. Но относительно «Bild»-теории внутри «стандартной интерпретации» также имеются разночтения. Энском пишет: «Главная мысль Витгенштейна в том, что предложения или их психологические аналоги являются изображениями фактов» [5: 19].  Хакер: «Задача философии – выявить сущность мира; всеобъемлющая цель реализуется поиском основной природы пропозиции, ключом к этому является идея изображения» [7: 95], Пирс: «Взгляд Витгенштейна был в том, что форма – это возможность частной комбинации объектов, эти возможности берутся и используются языком - не знакомством и именованием, но посредством «осмоса», что он и представил в изобразительной теории» [11: 116]. Фон Вригт: «Рисунок здесь служил пропозицией – он выступал как описание возможного положения дел. Он выполнял эту функцию благодаря тому, что фрагменты изображения соответствовали предметам в реальном мире» [3: 15]. Но разоблачив неувязку с одними терминами, «стандартные интерпретаторы» сами попали в лингвистическую западню. «Bild», как именует свою концепцию Витгенштейн, можно перевести как «picture», но более точным переводом является «model» [13: 35-36]. Идея трехмерной модели, а не двухмерного рисунка соответствует идее Витгенштейна. Пропозиция в полностью проанализированной форме состоит из имен, состоящих в отношениях одно к другому. Истин­ность пропозиций определена только в свете изоморфных отношений между пропозицией и миром. Модель не обязана быть истинной – есть множество возможных моделей. И все грамотно соединенные модели имеют право на существование. Язык зачастую пытается сказать о том, о чем не может. Пропозиция или модель не говорят. Они – показывают. И если язык на фундаментальном уровне редуцируется к пропозициям, то его единственное свойство – показывать нечто. Подобно тому, как модель транспортного происшествия показывает ситуацию.

Еще одним ключевым отличием «стандартной интерпретации» от «позитивистских» трактовок является внимание к «мистическому». Венский кружок опускал и замалчивал проблемы этики в «Трактате».  Очевидно, это был ошибочный шаг. В письме в Фикеру Витгенштейн говорит, что тема этики является главной в «Трактате» [2: 318], дневники 14-16 года показывают важность проблемы для самого Витгенштейна. Об этом же говорят воспоминания друзей и учеников Витгенштейна. В свете таких данных появление иррационалистской интерпретации «Трактата» было делом времени. Первым шаг на этом пути сделал друг Витгенштейна, П.Энгельман. В «Письмах от Витгенштейна» Энгельман пишет: «Позитивизм придерживается мнения – и в этом его существо – что мы можем говорить обо всем в жизни. Тогда как Витгенштейн страстно верит, что о том, что реально составляет вопрос о жизни, мы должны молчать» [6: 97].  По мнению Энгельмана, «Трактат» является продуктом венской культуры. Что Витгенштейн сказал в философии, то Краус сказал в письмах, а Лоос – в искусстве и архитектуре.

Эстафету Энгельмана приняли авторы «Витгенш­тейновской Вены» Яник и Тулмин. В своей книге они дали анализ культуры Вены, формировавшей Витгенштейна в его ранние годы, изучили влияние родственников, друзей, книг, профессии и т.д. на Витгенштейна, в связи с чем пришли к неортодоксальным выводам относительно природы «Трактата».

По мнению авторов, в атмосфере Вены вызрела необходимость к общефилософской критике языка.  Первая попытка, предпринятая Маутнером, провалилась. Маутнер пытался выявить границы языка с помощью теории, высказанной языком. Ее ошибки можно было преодолеть только новым методом, не высказывающим, а показывающим границы языка в его собственной структуре. С этой задачей не под силу было справиться по отдельности ни системам Герца с Больцманом, ни Толстого и Кьеркегора. Но лишь в синтезе их взглядов. Соединение этих философских концепций – главная проблема, которой занимался Витгенштейн [9: 167-168]. Последние 10 пассажей «Трактата» являются кульминацией книги. Именно с целью их постулирования Витгенштейн и был занят разработкой всей предыдущей системы.

У Фреге и Рассела Витгенштейн взял новую технику, с помощью которой он смог осуществить задуманное. Благодаря Расселу возникает «кальку­ляция языка», способ, с которым можно было применить математику к лингвистическим категориям. Понятие «Bild»-модели Витгенштейн заимствовал из «Принципов механики» Герца. «Логическое пространство» у Витгенштейна выступает аналогично системе координат в теоретической физике или фазовому пространству в статистической механике» [9: 186].

Витгенштейн для Яника и Тулмина не следует ни за Расселом, ни за Фреге, как принято было считать до них. С их точки зрения Витгенштейн – ориги­нальный мыслитель, сделавший свой собственный весомый вклад в философскую логику. Он пришел к логике и философии языка с независимой стартовой позиции, его занимали собственные идеи, а перед Фреге и Расселом Витгенштейн в долгу за метод, но не за доктрину. Его задача – создать формальную теорию языка, которая покажет как пропозиции отображают реальную жизнь [9: 187]. 

Витгенштейн стремится вывести тему этики из рационального дискурса, т.к. он верит, что ее скорее нужно расположить в сфере поэтики, за пределами фактов. Цель трактата – разграничить эти две сферы и уберечь их от смешения. Яник и Тулмин считают, что «вторая часть» «Трактата» - то, что близко корпусу сочинений Карла Крауса. Рационалистическая метафизика и этика были для Витгенштейна тем же, чем были фельетоны для Крауса – концептуальными монстрами, которые обрели популярность лишь благодаря смешению принципиально разных вещей. Как в фельетоне факт и фантазия формируют «артистичного бастарда», так в метафизике наука и поэзия рождают «концептуальную дворняжку» [9: 196]. Вывод интерпретации Яника и Тулмина в том, что «Трактат» предстает определенным типом языка мистика, который назначает центральное значение в жизни человека искусству. На том основании, что она в одиночку может открыть смысл жизни чело­века. Только искусство может открыть моральную истину, только художник причастен наиболее важным вещам в мире.

Афоризм 6.54, где Витгенштейн опровергает смысл собственной книги (затруднительный как для позитивистов, так и для стандартных интерпре­таторов), неортодоксально трактуется Яником и Тулминым. По их мнению, его нужно читать через призму журналиста Крауса. Тезисы Витгенштейна не содержат полной правды. Они не являются предложениями науки. Они лишь афоризмы, представляя обобщенную критику, в это же время передают мировоззрение автора [9: 199-200]. Тому, кто прочел эти афоризмы единожды и понял их смысл, они больше не потребуются. Афоризмы Витгенштейна служат не для убеждения или опровержения, они представлены для понимания читателем.

«Стандартные» интерпретации сильны своим разнообразием. Многие, даже самые узкие проблемы «Трактата», подробно изучены и объяснены. Общей чертой «стандартных» интерпретаций, а также их ключевыми особенностями перед «позитивисткой» и «новой» являются идеи двух уровней бессмыс­ленного, Bild-теории языка, этическая идея «Трактата», роль иррационального в мировоззрении философа. И даже если выводы «стандартных» интерпретаций можно поставить под сомнение, то их основательность дает достойный пример продук­тивности кропотливой работы над философским текстом.