Инопланетяне среди нас…

АННОТАЦИЯ

Мы живем среди «инопланетян». Нас объединяет только общая территория проживания, но не ценности. Как говорил Т. Гексли на открытии Университета Джона Хопкинса: «Большие размеры не равносильны величию, а территория не создает нацию». Территория – повод для вражды, ценности – повод для компромисса, а компромисс – для сохранения нации.

ABSTRACT

We are living among «the extraterrestrials». We are being federated only common living area, but not common values. As Thomas Huxley said at the opening of the Johns Hopkins University: «Larger sizes are not equivalent to the greatness, and the territory does not create a nation». The living area is the reason for enmity, the values are the reason for compromise, but compromise – for the preservation of the nation.

Суицидальные наклонности адептов иных современных религий/субкультур девальвируют научную картину мира, равно как и само прошлое, куда, как известно, возврата нет, поскольку оно сложилось. Но со‑существование (не путать с Диалогом) культур (на правах субкультурных образований в пространстве «общечеловеческой» цивилизации, если всё же предположить ее возможность) – это существование в разных пространственно-временных континуумах. Здесь речь не идет об адаптивности или, напротив, отсутствии потенций к ассимиляции; здесь речь идет об отсутствии общих ценностей. Если смерть важнее жизни (неважно, по каким причинам или в силу каких верований), то, что называется, «всё равно», а если «всё равно», то и говорить, собственно, не о чем. Это диагноз не только multicultural heritage, но и так называемым «общечеловеческим» ценностям, если предполагалось, что какие-то из них имеют место и даже присущи Post-Modern Culture. Давно уже пора понять – мы живем рядом с инопланетянами – как, ничтоже сумняшеся, говорят в лицо местечковым «автохтонам» новоиспеченные «пассионарии»: «мы – не к вам, мы – вместо вас!..». И это, – вдумайтесь! – в Ленинграде – российской Венеции, где вряд ли когда-то выветрится стылый запах горя и смерти: горя тех, кто был свидетелем медленной гибели близких от голода; смерти тех, кто этого горя не вынес. Так теперь, по-видимому, выглядит «дружба народов», которая выросла в том самом месте, где раньше давал свои чахлые ростки интернационализм, погребенный под развалинами советско-афганской дружбы и окончательно затоптанный копытами караванов наркотрафика. Люди или, скорее, «люди» (если не забывать о негативной атрибуции, имманентной предикату «человеческое», причем куда более радикальной, нежели в «случае» Ф. Ницше) ведут себя так, как будто государства нет; точнее, ведут себя так, как будто не видят государства, и это – не аберрация, это – симптом, они не видят государства неслучайно – они его не видят, потому что его нет «на самом деле»… «На самом деле» – так первыми начали говорить москвичи – те, кто казалось бы, топографически ближе государству, чем все остальные, которые еще не «понаехали».

Всё это – терапия несуществующего: общества как такового, культуры как таковой, ценностей как таковых. А вот они-то – ценности и их «соединение» с нашей душой (над которым так долго и, по сути, безуспешно бились неглупые люди – неокантианцы) как раз и должны были показать истину простого наблюдения: одни и те же вещи для одного человека являются тем, без чего он не мыслит собственной жизни, а для другого(-их) – тем, что не просто лишено смысла, а попросту не заслуживает внимания. Неудивительно, что в культурно-эмпирическом опыте, как правило, соседствуют крайнее пренебрежение и крайнее восхищение по отношению к одним и тем же вещам. Человек (не будем забывать о негативной атрибуции этого понятия в современном мире) отказывается от прошлого и не мыслит социальность как причину/следствие толерантности (терпения, но не бесконечного) и лояльности (верности, законности, благожелательности). Человек без прошлого, по сути, особь – нечто относительно социальное и бесспорно биологическое; его ничто не связывает с миром большой Культуры, у него в этом мире нет обязательств, не только перед себе подобными и неподобными, но и перед миром, и даже – перед самим собой.

Идеи Культуры, Просвещения, прогресса для особи (не путать с Робинзоном – он, даже оставшись один, стремился сохранить в себе человеческое, а «эти» – избавляются от него, даже оказавшись в толпе) не имеют значения. Можно сказать, что для «более аутентичных» автохтонов, например, для представителей этнотерриториальной группы восточных ханты, идеи Культуры, Просвещения, прогресса также не имеют значения… Сказать можно всё что угодно, и даже – доказать… Но речь о другом – о другом мире, существующем на иных физических принципах: мир ханты сложился раз и навсегда (как прошлое – для европейского человека), и только поэтому изменчивость, временность и сама смертность, о которой известно заранее, здесь не играют особой роли. Для представителей этнотерриториальной группы восточных ханты идеи Культуры, Просвещения, прогресса не имеют значения еще и потому, что это – мир гармонии, согласия с природой, мир, где нет проблем с экологией; это не столько мир этически обусловленного совершенства, сколько мир, переживаемый как эстетическая данность, мир красоты, исключающий вмешательство и регламентацию. Мир ханты совершенен, но не потому, что построен как рационально организованное соответствие непротиворечивой и одновременно искусственной идее эффективности, предписанной неким менеджментом, и, конечно, не потому, что безропотно следует иррациональному самодурству племенного начальника; мир ханты совершенен, потому что он основывается на добровольном культе Природы, созданной богом по своему образу и подобию.

Говоря о добровольном культе – как добровольных обязательствах человека перед природой, миром и людьми, не будем забывать, что сочинение Катона Старшего «De Agri Cultura» (ок. 160 г. до н.э.) имело в виду не только «объект», но и способы обращения с этим «объектом»; собственно «культура» и есть лишь возможный результат определенного «культурного» отношения к чему бы то ни было, причем неважно к чему; культура может получиться из чего угодно, если будет выполнена предпосылочность «знания-как». И само слово  «cultura» о том же: лат., возделывание, обрабатывание, уход; разведение; земледелие, сельское хозяйство; воспитание, образование, развитие; поклонение, почитание; что, в свою очередь, образовано от лат., «colo» – процеживать, очищать; просеивать; обрабатывать, возделывать; …взращивать; обитать, жить…; …заботиться, окружать вниманием; охранять землю и человеческий род…; усердно заниматься; …почитать, чтить; …обращаться, поступать [1]. Жизнь человека, если, конечно, это – человек, состоит из такого множества вещей и условностей, что попытка хотя бы часть из них заменить словами, наталкивается на семантический дефицит и дефицит средств выражения, проще говоря, нехватку слов. В предельных состояниях – «истинное горе бессловесно» – человеком вообще овладевает немота: если говорить серьезно, то лучше не говорить совсем…

Мир «людей» без прошлого – мир особей – отторгает мир человеческий в принципе. Ведь человеческий мир – это «трудный» мир не только для особей, восставших словно из пепла fantasy; это трудный мир для ригористов и перфекционистов всех мастей. Он – этот мир – труден своей конвенциональностью – это мир согласия, здесь надо договариваться и постоянно вырабатывать концепты, только и способные удержать текучесть человеческого, со временем преобразуя их в понятия, каждое из которых есть мера определенности тех или иных вещей. Конвенция вообще требует большой предварительной работы, где (к примеру, университетское) образование лишь часть ее, важная, но вместе с тем малая. Universitas – старая, но не родоплеменная идея; это старая идея европейской конвенциональности, по сути, это – школа сообщества. Она абсолютно иррелевантна родоплеменному строю; как и наука, будучи порождением греко-европейской культуры, идея университета не могла появиться раньше, чем возникли первые предпосылки паритета личности и религии; это, по сути своей, светская идея, помещенная в среду уже достаточно богатых содержаний, унаследованных от античной культуры и опыта личности, адсорбировавшего потенции средневековой экзегезы как фундамента ее бытийственной и экзистенциальной самостоятельности. Нужно быть самостоятельным, отдельным или, как у И. Бродского, «частным» человеком, чтобы приобрести этот опыт (университетского) образования. Нужно уже быть человеком с развитым эстетическим чувством, а значит, чувством языка (и здесь это – не столько русский язык или какой-либо другой; это, скорее, Ursprache – некий протоязык, язык как таковой, язык как репрезентация эстетического чувства). Человек без прошлого, человек вне времени, человек, живущий данностью существования среди себе подобных сородичей, не принимающий Другого в принципе, в принципе же не способен и к образованию. Он игнорирует идеи Культуры, Просвещения, прогресса вовсе не потому, что, как ханты, достиг большего, а потому, что ничего вообще достигнуть не может и не хочет. У него – нулевая мотивация и такая же витальность. Когда таким персонажам приписывают некую необыкновенную и потому простительную горячность и еще «пассионарность», то невольно хочется сказать: господа «эксперты», заложники своего необъяснимого невежества и объяснимой трусости, оставьте в покое Л.Н. Гумилева, не делайте его апологетом multiculturals (at this point of time, – adnoun) и придумайте уже наконец какое-нибудь свое уклончивое словечко, чтобы можно было и дальше говорить о понятных вещах на непонятном языке; в конце концов, придумали же вы «вигоросность»… Особи, по сути, не могут быть живыми и способными к изменению, они воспринимают мир как данность, и понятия не имея о том, что мир или ситуация может меняться; они не способны, как Сиддхартха Гаутама, заглянуть за забор и почувствовать сострадание к людям в реальном мире. Какая такая «пассионарность», господа «эксперты»? Пассионарность конструктивна и деятельна, она меняет окружающий мир и преодолевает пространство, после чего в этом мире можно жить и не только пассионариям; сходство с пассионариями у особей только одно – породивший их Л.Н. Гумилев полагал, что они – результат «космического излучения» и мутации; а чего способны достичь люди, которые до сих пор находятся на стадии родоплеменного строя и даже не особо хотят задерживаться в этом мире? Без этого, постижения и достижения, к примеру, образование, как эстетически обусловленная практика, бессмысленно и ничтожно. По сути, это персонажи, ориентированные исключительно деструктивно; если бог – это любовь, то что такое ненависть?.. У этих несвоевременных существ – существ из мира fantasy – нет ограничений, у них нет даже страха, точнее, нет иного страха, кроме животного. Гений Бродского, конечно, прав, но кому-то, как этике, эстетика, быть может, и мать, а кому-то – мачеха.