КРИМИНАЛЬНАЯ СУБКУЛЬТУРА КАК ФАКТОР МОТИВАЦИОННОЙ ИНЕРТНОСТИ В ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИИ ГРАЖДАНСКОГО УЧАСТИЯ В ОБЕСПЕЧЕНИИ ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: ИССЛЕДОВАНИЕ ПОСТСОВЕТСКИХ СОЦИУМОВ

АННОТАЦИЯ

Статья посвящена анализу влияния криминальной субкультуры на общественное сознание и мотивационную инертность граждан в странах постсоветского пространства, с акцентом на Узбекистан. Рассматривается историческая эволюция данного феномена, начиная с политики 30-х годов, и его трансформация в современных условиях. Особый акцент придается роли криминального социолекта и норм поведения в формировании негативного восприятия правоохранительных органов. В статье выявляются барьеры, препятствующие взаимодействию граждан и государства в сфере общественной безопасности, а также анализируются факторы, ограничивающие гражданскую активность.

ABSTRACT

The article is devoted to the analysis of the influence of criminal subculture on public consciousness and motivational inertia of citizens in the post-Soviet countries, with an emphasis on Uzbekistan. The historical evolution of this phenomenon, starting with the repressive policy of the 1930s, and its transformation in modern conditions are considered. Particular emphasis is placed on the role of criminal sociolect and norms of behavior in shaping negative perceptions of law enforcement agencies. The article identifies barriers that impede interaction between citizens and the state in the area of public safety and analyzes factors that limit civic activity.

Ключевые слова: криминальная субкультура, общественное сознание, постсоветское пространство, криминальный социолект, социокультурные барьеры, криминальная идеология, молодежные субкультуры.

Keywords: criminal subculture, public consciousness, post-Soviet space, criminal sociolect, sociocultural barriers, criminal ideology, youth subcultures.

Введение

В статье исследуется феномен криминальной субкультуры и ее современное воздействие на общественное сознание. Рассматривается влияние криминальной субкультуры на формирование негативного отношения к участию граждан в обеспечении общественной безопасности. В контексте Узбекистана анализируется адаптация криминального социолекта, включая трансформацию отдельных терминов в местных сообществах.

Методология

Методологическая основа исследования опирается на комплексный подход, сочетающий историко-ретроспективный, социологический и культурологический анализ, что позволяет выявить генезис и современные проявления данного социального феномена.

Социологический подход в исследовании ориентирован на изучение современных проявлений криминальной субкультуры и ее воздействия на мотивационные установки граждан. Анализ опирается на данные социологических опросов, подтверждающих распространение криминального социолекта в молодежной среде. Особое внимание уделено факторам, препятствующим активному участию граждан в инициативах по обеспечению общественной безопасности, включая страх стигматизации и недоверие к правоохранительным органам.

Культурологический аспект исследования направлен на изучение механизмов интеграции криминальной субкультуры в массовое сознание через культурные и медиа каналы. Для оценки возможностей противодействия влиянию криминальной субкультуры применен сравнительный анализ международного опыта, изучены программы вовлечения граждан в обеспечение общественной безопасности в США и странах Европы. Эти примеры демонстрируют успешные модели взаимодействия государства и общества, которые могут быть адаптированы к условиям Узбекистана с учетом его социокультурной специфики.

Использование междисциплинарного подхода позволило не только проследить исторические корни криминальной субкультуры, но и выявить ее современные трансформации, препятствующие эффективному взаимодействию граждан и государственных институтов в сфере общественной безопасности.

Результаты

Криминальная субкультура представляет собой мощный социальный феномен, который оказывал и продолжает оказывать значительное влияние на формирование общественного сознания, нас особенно интересует ситуация в странах постсоветского пространства. Этот феномен не зародился в СССР и не является новым явлением. «Развитие криминальной субкультуры можно проследить во все века существования человечества, пожалуй, она является одной из самых древних, архаичных субкультур» [1]. Правоприменительная практика 30-х годов в СССР в отношении лиц, обвиняемых в антигосударственной деятельности, стала одним из факторов существенного влияния криминальной субкультуры на массовое сознание в будущем — сформировались ограниченные начатки постперестроечного массового распространения этой субкультуры. После распада СССР криминальная субкультура трансформировалась и глубоко интегрировалась в общественную жизнь, оказывая воздействие на язык, межличностные отношения и восприятие правоохранительных органов.

В период 1920-1930-х годов в СССР сформировалась система мер государственного регулирования, направленная на противодействие антигосударственной деятельности, которая стала одним из ключевых факторов эволюции и трансформации криминальной субкультуры. Расширенная практика применения исправительно-трудовых учреждений в указанный период создала условия для формирования устойчивых моделей социальной организации среди осужденных и способствовала развитию специфических форм групповой адаптации в условиях изоляции.

В 1930 г. насчитывалось 179 тыс. лагерных заключенных. К началу 1941 г. их число возросло до 1,5 млн. чел. [2]. В последующие годы численность лагерных заключенных вновь начала быстро расти, превысив в 1952-1953 гг. 1,7 млн. чел» [3].

В 1952 г. 1 711 200 лагерных заключенных были распределены по союзным республикам (тыс. чел.): Россия – 1582,4; Казахстан – 105,0; Украина – 9,1; Узбекистан – 7,9; Таджикистан – 2,9; Киргизия – 2,0; Карело-Финская ССР – 1,7.[3]. Всего через САЗЛАГ прошли более 330 тыс. [4] человек.

Однако для наглядности следует провести сравнение. «Сегодня США с более 2,3 млн заключенных возглавляют список стран по количеству людей, находящихся в местах лишения свободы» [24]. То есть в США, где в XX веке не было гражданской войны, на территории страны не происходило двух мировых войн, оказывается заключенных примерно 2,3 млн, сравним с СССР, где приведенные цифры включают сразу и политических и уголовных заключенных. При этом в СССР в пиковые периоды в заключении находились и лица, побывавшие на военной или полицейской службе фашистской Германии, собственно германские фашистские каратели.

В условиях пенитенциарного заведения осужденные в СССР выработали и развивали собственные нормы, кодексы поведения, ритуалы, иерархию, ценности. Они формировали уникальный способ вербальных взаимоотношений – воровской социолект – «феню», обеспечивающий сохранение идентичности, чувства социальной сплочённости в условиях замкнутого тюремного пространства. Заключенными выработаны ключевые элементы криминальной идеологии, ценностные ориентации, принципы поведения, одним из ключевых элементов которых стало – отрицание сотрудничества с представителями госструктур, особенно с органами правопорядка. Термины «стукач» и «козел» стали частью криминального мировоззрения, обрели иное социальное значение, становясь крайне негативными оценками лиц, «предавших своих».

Еще одним из факторов криминализации населения и массового распространения криминальной субкультуры, наряду с большим количеством осужденных, стало совместное содержание в лагерях ГУЛАГа политических заключенных и лиц, совершивших уголовные преступления. «Политические осужденные оказались вовлечены в криминальную, уголовную среду и помимо своей воли были вынуждены приспосабливаться к новым для них правилам и образу жизни» [10], заимствуя отдельные элементы инородных культурных моделей, включая специфические языковые формы, используя социолект.

Вместе с тем заключенные, вернувшиеся в общество, переносили тюремную идеологию. Отличаясь от других более агрессивным поведением, позиционирующих себя «авторитетом» (принадлежность к высокой касте т.н. «ворам в законе», «бродягам», «паханам», «блатным» и т. п.) [9] и опытом выживания в изолированной враждебной среде, они стали играть роль ретранслятора принципов и норм, привитых в местах лишения свободы. Бывшие заключенные некоторыми начали восприниматься как носители некой «правильной» морали, что в дальнейшем способствовало популяризации криминальной субкультуры среди молодежи, формируя новые ценностные ориентиры. В условиях, когда государство не могло обеспечить необходимый уровень социализации этих граждан и в полной мере контролировать распространение криминальных идей среди других членов общества, начал складываться особый социально-психологический климат [11], что способствовало некоторому распространению среди молодежи криминальных идей. Сформировались ограниченные начатки постперестроечного массового распространения этой субкультуры.

Начиная с середины ХХ века, в городах СССР стали появляться ограниченные начатки будущих молодежных группировок подростков по территориальному принципу на основе модели криминальной субкультуры, активно использовавшие при вербальном общении феню. Влияние криминальной субкультуры усилилось в условиях идеологического и социального кризиса 1990-х годов, усугубленного низким социально-экономическим положением населения в тот период и идеологическим вакуумом. «Криминальная субкультура постепенно проникла во все сферы интересов и жизнедеятельности молодежной среды, заполнила образовавшийся культурный вакуум» [12] В таких условиях криминальная субкультура утратила свой негативный оттенок и перенималась другими членами общества, не связанными с данным явлением. В условиях, когда официальные власти категорически отрицали наличие в обществе субкультур, отличных от официальной, серьезные меры противодействия не предпринимались.

В результате криминальный социолект вышел за пределы своего первоначального социокультурного контекста, интегрировался в повседневную вербальную коммуникацию широких социальных групп, что существенно повлияло языковых, на формирование языковых, поведенческих практик и ценностных ориентаций. «Феня и другие элементы тюремного жаргона стали широко использоваться в обыденной речи, медиа и даже литературе. «Блатная романтика» стала популярной темой, особенно среди молодёжи, что способствовало восприятию криминальной идеологии как альтернативы государственной системе [19].

Обсуждение

Криминальная субкультура представляют собой идеологию преступного мира, изменяющуюся под влиянием социально-политических и экономических процессов в обществе [6]. Ее влияние на общественное сознание проявляется в формировании негативных установок по отношению к государственным институтам, особенно правоохранительным органам. Исследование данного феномена в Узбекистане требует комплексного подхода, учитывающего историко-правовые факторы, связанных с системой исполнения наказаний и национально-культурного контекста. Масштабные принудительные практики и перемещение носителей криминальной субкультуры оставили глубокий след в общественном сознании, создав предпосылки для трансформации ценностных ориентаций и мировоззренческих установок в обществе.

В контексте Узбекистана, где исторически и культурно сложилось доминирующее в обществе выраженное негативное отношение к «ворам», и в целом к криминальной субкультуре, она подверглась процессу адаптивной трансформации, обусловленной необходимостью приспособления к особенностям социальной структуры. В результате криминальная субкультура переосмыслила свои традиционные формы проявления, включая язык, символику и стратегии взаимодействия с окружающей средой.

Одним из ключевых аспектов этой адаптации является эволюция криминального социолекта. Отдельные элементы криминальной субкультуры, адаптируясь к региональным и местным условиям, а затем к современным социальным реалиям, претерпели значительные лексические трансформации. В Узбекистане термины советской тюремной лексики претерпели лексические изменения, интегрируясь в повседневное общение. К примеру, жаргонное обозначение «стукач» преобразовалось в местные аналоги — «қулоқ» (quloq «ухо»), доносчи (donoschi – контаминация русской «донос-» и узбекского аффикса «-чи», для обозначения рода деятельность), сотқин (sotqin «предатель»), а воровские «законы» стали называть «уличные» – «кўча қонунлари» (kucha qonunlari), противопоставляя общепринятым нормам.

При этом прослеживается активное использование жаргонизма «козел» в его адаптированном виде «казёл», сохранив негативную коннотацию, обозначая лиц, сотрудничающих с властями, что демонстрирует сохранение и адаптацию лексических элементов, порожденных криминальной субкультурой. Эта ассимиляция социолекта свидетельствует о глубоком проникновении криминальной субкультуры в языковые и поведенческие практики, препятствуя эффективному взаимодействию с государственными институтами, в особенности правоохранительными органами.

Между тем, в социальных сетях наблюдаются интенсивные усилия отдельных субъектов, направленные на стигматизацию граждан, проявляющих сознательность и участвующих на добровольной основе в совместных инициативах с правоохранительными структурами в сфере обеспечения общественной безопасности. Попытки стигматизации осуществляются посредством использования указанных жаргонных выражений, что способствует формированию негативного отношения.

В этом контексте инициированные программы правоохранительных органов, ориентированные на активизацию участия граждан по укреплению общественной безопасности, включая сотрудничество с органами внутренних дел, направленные на повышение уровня безопасности и общественного порядка, сталкиваются с проявлениями апатии и мотивационной инертности граждан, что выражается в их недостаточном интересе к социальным и институциональным взаимодействиям.

Данный феномен можно рассматривать как результат адаптивной трансформации с учетом социальной психологии граждан, при которой участие в официальных программах воспринимается как угроза личному имиджу и статусу. Это, в свою очередь, существенно затрудняет эффективную реализацию совместных инициатив правоохранительных органов и институтов гражданского общества, направленных на обеспечение общественной безопасности. Особо ярко это проявляется в отношении граждан, принимающих участие в обеспечении безопасности дорожного движения.

В условиях современной социальной реальности феномен криминальных субкультур остаётся серьёзным вызовом для многих национальных государств, что обусловило необходимость разработки специализированных государственных программ противодействия. В США и странах Западной Европы подход к противодействию криминальной субкультуре имеет свои особенности. Например, в США на уровне различных штатов реализуются программы Volunteer Police и Auxiliary Police, Community Policing, ведомственные федеральные программы, основанные на взаимодействии правоохранительных органов с местными сообществами с целью создания доверительных отношений [19, 20]. Положительный опыт привлечения граждан к обеспечению общественной безопасности имеется также в Беларуси [23].

Чтобы преодолеть последствия влияния криминальной субкультуры Узбекистану предстоит активная работа по вовлечению граждан в вопросы обеспечения общественной безопасности. Развитие партнерства между государством и обществом на основе доверия, уважения и взаимопонимания является ключом к улучшению ситуации.

Заключение

Криминальная субкультура продолжает оказывать значительное влияние на современное общество, адаптируясь к новым социальным реалиям. Особенно нам было интересно её воздействие в постсоветских странах, где она проявляется через активное проникновение уголовного жаргона в повседневную коммуникацию, формирование устойчивого негативного восприятия правоохранительных институтов, что в совокупности снижают степень вовлечённости граждан в процессы обеспечения общественной безопасности.

Дефицит гражданской активности и низкий уровень мотивации населения к участию в обеспечении общественной безопасности в Узбекистане представляют собой сложный социокультурный феномен, обусловленный как устойчивым влиянием криминальной субкультуры, так и наследием практик советского периода, когда ограниченные начатки криминальной субкультуры сразу после распада Советского Союза резко распространились в условиях идеологического и социального кризиса 1990-х годов, усугубленного низким социально-экономическим положением населения в тот период и появившимся идеологическим вакуумом. Данные факторы детерминируют формирование отрицательных установок в отношении сотрудничества с государственными институтами, что, в свою очередь, создает значительные барьеры для институционализации и реализации эффективного гражданского участия в сфере обеспечения общественной безопасности.

Для преодоления этих проблем требуется реализация многоаспектных программ, направленных на трансформацию общественного сознания, способных деконструировать стереотипы и устойчивые модели восприятия к участию граждан в совместные инициативы государственных органов, сформированные под воздействием многолетнего доминирования криминальной субкультуры.

Просветительские программы, акцентирующие значимость гражданской ответственности и демонстрирующие положительный эффект от конструктивного взаимодействия с правоохранительными структурами, обладают потенциалом стать ключевым инструментом в трансформации сложившихся общественных установок на мотивацию граждан в отношении совместных инициатив правоохранительных органов с институтами гражданского общества по обеспечению общественной безопасности.

Список литературы:

1. Гущин, Э.Н. Философско-культурологическое понимание преступности и преступных субкультур // Научные ведомости. Серия Философия. Социология. Право. 2016. № 3(224). Вып. 35. С. 10-15.
2. Земсков, В.Н. Масштабы политических репрессий в СССР (против спекулятивных и мифологических построений) // Отечественная история. 2012. № 3. С. 112-125.
3. Земсков, В.Н. Демография заключенных, спецпоселенцев и ссыльных (30–50-е годы) // Мир России. 1999. № 4. С. 116–117.
4. Среднеазиатский ИТЛ // История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х — первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7 томах. Т. 2. Москва: РОССПЭН, 2004. С. 245-260.
5. Долговой, А.И. Криминология: Учебник для вузов. Москва: НОРМА-ИНФРА, 1999. С. 166-167. 720 с.
6. Кузьмин, С.И. Становление и развитие криминальной субкультуры в России // Пенитенциарная наука. 2018. № 43. С. 12–18.
7. Тищенко, Н.В. Тюремная субкультура: понятие, характеристика, особенности // Вестник Саратовского государственного технического университета. 2013. № 2(70). С. 229-233.
8. И.Пыхалов, Великий оболганный Вождь. Ложь и правда о Сталине. Доступно по ссылке: https://stalinism.ru/elektronnaya-biblioteka/velikiy-obolgannyiy-vozhd-lozh-i-pravda-o-staline.html?start=2
9. Расторопов, С.В., Брежнева, К.В. Криминальная инкультурация в местах лишения свободы: вопросы идеологического выбора // Вестник Самарского юридического института. 2020. № 5(41). С. 59-65.
10. Тищенко, Н.В. История ГУЛАГа в современных кинотекстах // Вопросы культурологии. 2010. № 5. С. 55-61.
11. Гусев, М.В. Проблема распространения криминальной субкультуры в России // Вестник Кузбасского государственного технического университета. 2017. № 5. С. 112-118.
12. Тихомирова, Т.Н. Влияние криминальной субкультуры на несовершеннолетних с девиантным поведением // Сборник статей по итогам Всероссийской конференции курсантов, слушателей и студентов. Москва: Академия права, 2017. С. 239-243.
13. Шаяхметова, В.Р. Всеобщее равенство и бедность населения СССР // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история. 2015. № 46. С. 73-78.
14. Мухина, В.С., Басюк, В.С., Проценко, Л.М. Поиски условий, содействующих преодолению ценностных ориентаций делинквентных подростков на криминальную субкультуру // Развитие личности. 2013. № 3. С. 89-95.
15. Кошенова, М.И., Краюшкина, Е.А. Представления подростков «группы риска» о криминальной субкультуре как ресурсе идентичности // PEM: Психология. Образование. Медицина. 2019. № 1. С. 45–53.
16. Тищенко, Н.В. Тюремная субкультура: понятие, характеристика, особенности // Вестник Саратовского государственного технического университета, 2013, № 2(70), 229-233.
17. Донских, Д.Г. Противодействие криминальной субкультуре в обществе (криминологические проблемы): Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Москва, 2010. 24 с.
18. Липич, Т.И., Лыков, Е.Н. Преступность молодежи: культурный аспект (обзор причин) // Уголовное право и криминология. 2019. № 2. С. 34–40.
19. Квашис, В.Е., Ильницкий, А.С. Современные формы проявления криминальной идеологии в сети Интернет // Научный портал МВД России. 2021. № 2(54). С. 26-29.
20. Urazbayev, A. A. (2024). A comparative analysis of «volunteer police» and «auxiliary police» models in the context of voluntary civic participation in public safety systems in the United States. Ta'lim Innovatsiyasi Va Integratsiyasi, 28(1), 24-31. Retrieved from https://web-journal.ru/ilmiy/article/view/7327
21. Urazbaev, A. A. (2024). Institutional evolution of the role of citizens in ensuring public safety in the United States: A comprehensive analytical review from early militias to contemporary volunteer programs, with an analysis of citizen participation mechanisms within the fragmented structure of public-private partnerships. Peerian Journals Publishing, 33, 90-95. https://peerianjournal.com/index.php/tpj/article/view/931
22. Urazbaev, A. A. (2024). A comparative analysis of the institutionalisation of citizen participation in public-private mechanisms for ensuring public safety: Regional approaches and their adaptability within the decentralised system of law and order in the United States. Periodica Journal of Modern Philosophy, Social Sciences and Humanities, 33, 1-10. https://periodica.org/index.php/journal/article/view/843;
23. Sirodzhov, O. O., & Urazbaev, A. A. (2024). Positive experience of the Republic of Belarus in involving citizens in ensuring public safety. PEDAGOGS International Research Journal, 57(2), 84-89. frm https://pedagogs.uz/ped/article/view/1276
24. Закирова Л., Мигранян А., Пахомов Н. Тюрьмы свободного мира // «Эксперт» №26 (711), 2010. https://commons.com.ua/ru/tyurmy-svobodnogo-mira/