ГОЛОСА ЖИВОТНЫХ И ЗВУЧАНИЕ РЕЧИ: К ИСТОРИИ СЕМИОТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

АННОТАЦИЯ

Значительное место в философской мысли средневекового Запада занимали вопросы о происхождении языка, механизмах речевой деятельности и её связи с мышлением. Интерес средневековых мыслителей к семиотическим аспектам языковой коммуникации способствовал появлению оригинальных представлений об устройстве и функциях звуковых знаков, прежде всего голосовых. В статье приводится краткий обзор замечаний латинских философов и богословов раннего и классического средневековья относительно способности животных производить наделенные смыслом голосовые звуки, которые автор сопоставляет с описаниями голосов животных в текстах итальянских энциклопедических словарей XI–XIII вв. В финале исследования сформулирован тезис о возросшем значении проблемы языка животных, которую автор предлагает рассматривать в контексте важной интеллектуальной тенденции классического Средневековья, связанной с антропософским интересом к природе и в особенности животному.

ABSTRACT

Questions about the origin of language, the mechanisms of speech activity and its connection with thinking laid a significant place in the philosophical thought of the medieval West. The interest of medieval thinkers in the semiotic aspects of language communication contributed to the emergence of original ideas about the structure and functions of sound signs, primarily voice. The article deals with a brief overview of remarks of Latin philosophers and theologians of the early and classical Middle Ages regarding the ability of animals to produce meaningful vocal sounds, which the author compares with descriptions of animal voices in the texts of Italian encyclopedic dictionaries of the XI–XIII centuries. At the end of this research, the thesis is formulated about the increased importance of the problem of animal language, which the author suggests considering in the context of an important intellectual trend of the classical Middle Ages connected with anthroposophical interest in nature and animals.

Ключевые слова: семиотика, средневековая лексикография, история звука, средневековая философия, деривационный словарь, интеллектуальная культура.

Keywords: semiotics, medieval lexicography, history of sound, medieval philosophy, derivational dictionary, intellectual culture.

Вопросы о природе и устройстве языка занимали христианских авторов на протяжении всего Средневековья. Место семиотики в философии средневековой Европы определили интеллектуальные потребности христианской герменевтики: для правильной интерпретации смыслов Писания требовалось знание о знаках и механизмах означивания. С другой стороны, сам феномен человеческой речи выступал носителем важных метафизических смыслов. Размышления средневековых авторов о языке и языковом знаке предполагали поиск ответа на подчас необычные философские вопросы и проблемы. Одной из них стала философская проблема существования (или отсутствия) речевых способностей у животных [31; 32; 34].

На сегодняшний день существует не так много исследований, специально рассматривающих историю данного вопроса в философии того времени; как правило, содержание средневековых представлений о языке животных (или его невозможности) рассматривается на материале отдельного источника или небольшой группы источников, представленных сочинениями отдельных философов классического Средневековья [22; 30; 33]. О необходимости комплексного изучения источников, содержания и исторического развития данной проблемы пишут авторы наиболее новых и обширных исследований [26: 235–238]. Одним из возможных направлений развития изучения этой темы представляется рассмотрение известных семиотических концепций отдельных мыслителей в более широкий интеллектуальный контекст, в частности изучение упоминаний о «смысле» звуков, издаваемых животными, в энциклопедической и школьной литературе того времени. Обозначив основные вехи истории средневековых семиотических воззрений европейского Средневековья, мы попробуем рассмотреть данную проблему в развитии, в частности, выявить масштабы и причины интереса к ней в сочинениях мыслителей средневекового Запада. Для этого потребуется охарактеризовать основные положения средневековой теории знака, произвести краткий обзор источников и истории развития семиотических теорий латинского Средневековья, выявить особенности представлений о природе человеческой речи, устройстве и функциях вербальных звуковых знаков (слов в устной речи) и, наконец, проанализировать упоминания о языке животных и описания голосов животных  и человека в текстах энциклопедических словарей классического Средневековья и рассмотреть возможные причины интереса лексикографов к данной теме.

Философское обоснование представлений о звуковых знаках мыслители раннего христианства, получившие классическое образование, восприняли из античной мысли. Так, например, Цицерон рассматривал человеческую речь как основной отличительный признак человека от животного [6:131]. Философ делает вывод, что в таком случае красноречие оказывается важнейшей, эволюционной добродетелью, поскольку развивает духовные качества личности и таким образом способствует духовному развитию всего человеческого рода. Средневековая мысль унаследовала у Античности представление о том, что единицы языка (слово, предложение) являются знаками, связанными с понятиями и суждениями некой условной связью. Язык воспринимался в средневековой христианской антропологии как уникальное явление, которое определяет место человека во вселенской иерархии. Присутствие разума и способность им пользоваться служит для объяснения отличия человека от животного в библейском тексте: «Человек, который в чести и неразумен, подобен животным, которые погибают» (Пс. 48:21). Особая примета этого дара – звучащая человеческая речь. Средневековый подход к проблеме функционального предназначения знаков отличался глубоко антропоцентричным пониманием семиозиса и сосредоточенностью на коммуникативных аспектах знаковой деятельности. Одну из таких одновременно семиотических и антропософских проблем составляла проблема семиозиса звукового знака и способности живых существ создавать, понимать и применять подобные знаки.

Со времен Отцов Церкви до начала XIV в. западноевропейские мыслители действовали сообразно определенной теории знака, сформулированной в текстах великого философа и богослова Аврелия Августина, в первую очередь в трактате «О христианском учении» (De doctrina christiana). Здесь были намечены основные направления дальнейшего развития теории вербального знака вплоть до Данте: терминология словесных определений, анализ устройства речевых фигур, логических и аналогических утверждений.

Знак (лат. signum) Августин определяет как материальный, чувственно воспринимаемый предмет, выступающий в качестве заместителя другого предмета [1:69-70]. Важнейший тезис семиотической теории Августина состоит в утверждении вербальной природы знака [3:14]. Августин выделяет две разновидности таких знаков: естественные и искусственные (знаки-сигналы), к которым в том числе относит и слова — специально созданные звуковые указатели [1: 68-69]. Эти знаки были созданы специально для понимания смысла Писания, следовательно, если понимание вербальных знаков затруднено, причиной этого могут быть неизвестные читателю знаки (signa ignota) или же знаки, которые не удается однозначно понять (signa ambigua). Уже Августин высказывает предположение о возможном существовании общения с помощью звуков у животных: «Есть и у животных некоторые знаки для взаимного выражения своих ощущений. Так петух, когда найдет пищу, голосом дает знак курице идти к нему; голубь стенанием прикликает к себе голубку, а голубка — голубя. Много есть и других подобных знаков у животных, но какого рода сии знаки, так ли они следуют у них за душевным ощущением, как изменение в лице и в голосе огорченного человека безо всякого со стороны его произвола и намерения, или условно даются для выражения известных предметов — это другой вопрос, который к моему предмету не относится и потому оставляется здесь без разрешения» («О христианском учении», II:3) [1:70].

Теорию знака, в том числе звучащего, подробно освещает сочинениях Боэций. Так, в «Комментарии к Порфирию» (I, 1, 1–4) Боэций подробно рассматривает зависимость интерпретаций голосового знака от восприятия слушателя. Однако, философ не уточняет, принадлежит ли интерпретация издающему звук существу (то есть знак изначально наделен значением, naturaliter) или же истолковывающему его слушателю (наделяется значением, ad placitum) [2]. Отталкиваясь от аристотелевского деления на растительную, животную и разумную душу, Боэций полагал, что уже животное различает ощущения. Причем оно не только воспринимает те «формы вещей» (formae rerum), сохраняет в памяти образы (imagines) ранее воспринятых образов, однако, не способно мысленно оперировать такими образами (в отличие от разумной души) [2:6].

Размышления о возможности звукового общения у животных встречаются и у других христианских мыслителей первого тысячелетия. К примеру, Василий Великий в восьмой беседе на «Шестодев» предполагает возможность намеренного голосового упражнения у птиц: «Весьма большое различие составляет и свойство голоса в каждой птице. Одни из птиц говорливы и болтливы, а другие молчаливы, одни приятно поют и на разные голоса, другие совсем не имеют музыкальности в голосе и не умеют петь. Одни переимчивы, или от природы имея дар подражать, или приобретя оный чрез упражнение, а другие издают однообразные и неизменные звуки» [9: 171–172]. У него же мы находим представление об «этосе» звучания определенных голосов животных — к примеру, льва: «Природа дала ему такие органы голоса, что многие животные, превосходя его быстротою, нередко бывают уловлены одним его рыканием» [9: 191–192]. Отец Церкви Григорий Нисский в «Опровержении Евномия» отмечает значимость коммуникативных аспектов восприятия вербального знака: «Кто даже из младенцев не знает, что звук и слово имеют взаимное соотношение, и что как слух не обнаруживает деятельности, если не раздаются звуки, так недействительно и слово, не направленное к чьему-либо слуху?» [11:168].

В VI в. устройство звучащей речи описывает автор Исидор Севильский, автор первого средневекового энциклопедического компендиума. В Первой книге трактата «Этимологии» (I, 5:3) он пишет: «Речь же состоит из смысла, звучания и букв» (sensu, voce et littera) [7:13]: определенным буквам соответствуют определенные звуки, следовательно, сочетаниям букв соответствуют определенные последовательности звуков – так образуются звуковые последовательности с устойчивыми значениями (I, 5:3-4.). Означивание становится возможным благодаря деятельности разума (ratio): «Речь (oratio) же названа так, словно «разум рта» (oris ratio). Потому изрекать (оrаrе) — это разговаривать (loqui) и произносить (dicere). Ведь речь есть соединение слов со смыслом (sensus). Соединение же без смысла не есть речь, ибо не есть разум рта» [7:13].

Вопрос о строении вербальных звуковых знаков рассматривали такие мыслители классического Средневековья, как Петр Испанский, Ламберт Оксерский, Гарланд из Безансона, Гильом Коншский [30]. Позднее Фома Аквинский развил предложенную Боэцием классификацию звуковых знаков, используя термин signum лишь для обозначения непосредственно voces significativae и употребляя для голосов животных слово «звук», sonum (а не vox). Такие звуки могут иметь как голосовую природу (sonus vocalis), так и не голосовую (non vocalis), как, например, труба (tuba) [19:8-10].

Историки философии классического Средневековья не раз отмечали глубокие изменения в представлениях о природе и животных, происходившие в интеллектуальной культуре латинского Запада в начале второго тысячелетия, – т.н. «открытие природы» [13:4], связанное с интересом к реальным и метафорическим описаниям животных, природным явлениям, особенностям ландшафта и т.д. Начиная с XIII в. возрастает интерес к строению и жизненным процессам животных (как реальных, так и вымышленных, известных по литературным описаниям), которые превращается в модель для размышлений о живом существе – ярчайшим примером этого процесса является развитие бестиарной литературы [14; 22; 23].

Свидетельства возросшего внимания человека к другим живым существам мы обнаруживаем в философских трудах классического Средневековья. Размышляя о природе «первого языка», мыслители этого периода нередко обращались к сопоставлению человека и животного. О различии осмысленности звуков, издаваемых животными, писали комментаторы Аристотеля в связи со способом произведения этих звуков [31; 34]. Так, «неартикулированные», шумовые звуки голоса животных (agrámmatoi psóphoi у Аристотеля) считались не наделенными смыслом, соответственно, не являющимися знаками, в то время как за «артикулированными» звуками, соответственно изданными животными с более сложным строением голосовых органов, признавали знаковую природу, что превращало их в voces significativa несмотря на то, что они не являются названиями (не являются именами, nomina) [19:7].

Насколько, однако, значимым был интерес к семиозису звучащего слова для общего философского контекста развитого Средневековья? Для ответа на этот вопрос мы обратимся к текстам латинских энциклопедических словарях XI–XIII вв., известным как деривационные словари (сборники дериваций).

Деривационный словарь сформировался как отдельный жанр лексикографического творчества в результате письменной фиксации устных школьных упражнений, состоящих в объяснении значения и грамматических характеристик слова рассуждение в соответствии с требованиями «деривационной науки» (disciplina derivationis) — комплекса аналитических реконструкции словообразовательных цепочек. К традиции т.н. «дериваций» (derivationes) в научной литературе обычно относят следующие сочинения: «Основа первоначальной учености» или (Elementarium doctrinae rudimentum, ок. 1041–1053 г.) Папия Ломбардского [28; 29], «Деривации» (Derivationes, ок. 1150–1160 г.) Угуччо Пизанского [34], «Сумма дериваций» Гвалтьеро д'Асколи (Summa derivationum, ок. 1229–1130 г.) [24], «Католикон» (Catholicon, 1286) Иоанна Генуэзского [21]. В истории европейской лексикографической мысли деривационный словарь считается первой попыткой комплексного описания всего лексического массива латинского языка [24], попыткой суммировать массив грамматических, энциклопедических и философских знаний [17]. Непосредственными адресатами деривационных сочинений были ученики и учителя средневековых школ, а начиная с XIII в. также и первых европейских университетов [16; 17; 18].

В статьях деривационных словарей мы обнаруживаем достаточно стро ую и развитую классификацию звуков. Следует уточнить, что ни у одного из лексикографов, равно как и ни в одном из использованных ими источников не сообщается о какой-либо общей системе классификации звуков либо звуковых знаков, однако, в описаниях подобных явлений в статьях словарей используется ограниченный набор повторяющихся характеристик. Так, в «Книге дериваций» Угуччо Пизанского, мы встречаем любопытный принцип различения звуков в соответствии с их принадлежностью разумным либо неразумным существам (rationabilis / irrationabilis). На основании данного критерия лексикограф объясняет разницу между латинскими лексемами clangor («шум») и clamor («крик»). Так, в соответствии с объяснением лексикографа, слово clangor используется для обозначения звучания «гусей, труб, конниц», в то время как clamor обозначает следствие «разумных» звуковых актов – следствие действий разумного существа, т.е. человека (clangor, idest sonus; et est irrationabilium ut anserum, tubarum, alarum, sed clamor est rationabilium ut hominum [34:278]).

По объяснению самого лексикографа, ratio есть движение ума, различающее и организующее информацию, устанавливающее логические связи; удаление от ложного: «et ratio mentis motus in his que dicuntur discernere vel connectere valens; vel ratio est quidam motus animi visum mentis acuens veraque a falsis distinguens» [34:1024]; само действие именуется «разумным» (rationalis). «Разумеющим» же зовется то, что подвергается воздействию или называется разумом, либо тот, кто действует или говорит с использованием разума.

Итак, ratio позволяет самому человеку оперировать звуками как условными знаками. В свою очередь, звучащий голос является «материалом для слов» (materia verborum). Папий пишет: «голос есть материя для слов, обретя форму они наделяют голос значением» («Vox materia verborum est. Verba vero formata vocem indicant») [29:247]. Сходным образом описывает возникновение речи Иоанн Генуэзский. Обращаясь к терминологии Августина, он описывает путь от сознания к звучащему слову следующим образом: мышление (cogitatio) оперирует т.н. «словом сердца» (verbum cordis), мысленным образом, который выполняет функции семантического компонента единицы вербального языка [27]. Соединяясь c подобным внутренним образом (ymaginatio), голос становится «означивающим» (vox significativa). Звуки членораздельного голоса становятся как бы транспортным средством для мысленных образов, т.е. знаками, с помощью которых до слуха и понимания собеседника доходят указания на эти образы.

Из объяснений лексикографов следует, что речевой знак по природе своей референтен и не существует вне обозначаемого объекта. В качестве такого объекта помимо мысленного образа для лексикографов может выступать страсть или намерение души («vox quia voluntatem animi annunciet quia voces sunt note earum que sunt in anima passionum») [21:369].

Звучащий голос, который принадлежит разумному существу и способен сложиться в звучащую речь, может называться также vox literata («Item literatus et iliteratus accipiuntur aliter: illa enim vox dicitur literata, que figuris visibilibus antea inventis et usitatis potest representari; illiterata dicitur illa que sic representari non potest, ut sibilus et gemitus infirmorum») [34:658-659]. Такой голос может возвращать изобретенным и использованным ранее буквам звучание, в то время как его противоположность — vox illiterata, к которому относятся, например, шипение или свист (неартикулированные звуки) — для этого непригоден. В представлениях средневековых интеллектуалов о механике речевой деятельности звук выполняет роль универсального посредника, предоставляет общедоступный материал, из которого образуется тело речевого знака. Использование таких знаков осуществляется благодаря способности человеческого (а также божественного и ангельского) мышления к абстрагированию: ratio переводит конкретные мыслеобразы в текст, соотнося внеязыковые образы-вещи («слова сердца») с существующими словами-знаками, т.е. звуковыми структурами.

Обращение лексикографов к понятию ratio для объяснения процесса возникновения речи происходит в русле философской традиции своего времени. Так, например, Данте в трактате «О народном красноречии» (I, 3) пишет: «Итак, если человек движим не природным чутьем, но разумом, а сам разум либо по суждению, либо по выбору различен у отдельных людей до такой степени, что почти каждый человек, видимо, радуется этой своей особенности, мы полагаем, что никто не понимает другого по своим собственным действиям или страстям, подобно бессловесному животному. Но и по духовному созерцанию людям не удается постигать друг друга, подобно ангелам, так как душа человеческая объята грубой и темной оболочкой смертного тела. Следовательно, роду человеческому для взаимной передачи мыслей надобно обладать каким-либо разумным и чувственным знаком» [5:272]. Разум отличается способностью к различению вещей (circa discretionem), суждением о них (circa iudicium), способностью к выбору (circa electionem). Наличие этих способностей обуславливает возможность речевой деятельности, т.е. сообщения последовательности дискретных звуков определенного значения, устойчивого для всех участников коммуникации. Отдельного описания удостаивается в трактате и вопрос о возможности звукового общения у животных. На взгляд Данте, животные не нуждаются в звуковой коммуникации: «Так же и для животных, раз они руководимы единственно природным чутьем, не надобно было заботиться о речи; ибо у всех принадлежащих к одной и той же особи действия и страсти одинаковы, и, таким образом, по своим собственным они могут познавать и чужие; а принадлежащим к различным особям речь не только не была необходима, но была бы совершенно губительна, так как между ними не было бы никакого дружественного общения» [5:273].

Заключение. Проблема происхождения языка, описания речевого процесса, размышления о необходимых свойствах языкового знака — эти и иные вопросы о природе языка и речи мыслители Средневековья унаследовали у своих античных предшественников, переработали и развили в контексте нового, христианского мировоззрения. Такой аспект лингвистической мысли, как наличие речевых способностей и собственного языка у животных, не становился центральной темой размышлений, однако присутствовал на периферии: так, первые христианские писатели рассматривали существование языка и способность общаться с его помощью как одну из важнейших способностей, свойственную исключительно человеку.

В научной литературе взгляды средневековых философов на проблему существования языка у животных обычно рассматриваются в качестве оригинальных «авторских» построений отдельных мыслителей классического Средневековья. Проведенное нами исследование позволило дополнить и уточнить данную исследовательскую гипотезу. В начале второго тысячелетия в философской мысли средневекового Запада взаимоотношения людей и природы претерпели существенные изменения, обогатили и разнообразили его представления о мире, а специфическая форма интереса к животным, как реальным, так и вымышленным, обрела богатую традицию бестиарных сочинений.

Вопрос о возможности животных общаться с помощью голоса становится, по-видимому, особенно важен для мыслителей в контексте т.н. средневекового «открытия природы». Сопоставление животного и человека имело, помимо традиционных для христианского богословия метафорических аспектов, антропософский смысл: сопоставление животного и человека оказывается одним из ключей к пониманию места человека в макрокосме божественного Творения. По-видимому, размышления о говорящих животных не следует относить к исключительно «авторским» проблемам средневековой философии: начиная с XII в.  этот вопрос упоминается в текстах энциклопедических словарей латинского языка.

Важнейшей характеристикой звучания голоса живых существ голосовых звуков в деривационных словарях оказывается критерий внятности, артикулированности произношения. Это представление восходит к языковой теории римских грамматиков, а также классификации звуковых знаков у Боэция. Артикулированные звуки обнаруживают способность становиться речевыми знаками. Превращения голосового звука в речевой знак возможно благодаря участию ratio — разума, способности к дискурсивному познанию. Разум позволяет человеку связывать конкретное значение с определенным звучанием голоса — звуковой формой слова.

Результаты проведенного нами исследования показали, что расширение источниковой базы позволяет уточнить место философской проблемы наличия речи у животных в истории мысли латинского Средневековья, уточнить и углубить понимание семиотических концепций в сочинениях великих мыслителей того времени. Представляется, что дальнейшее исследование данной проблемы может стать особенно плодотворным в случае изучения семиотических теорий отдельных средневековых философов в широком контексте энциклопедической и научной литературы классического Средневековья.

Список литературы:

1. Блаженный Августин, епископ Иппонский. Христианская наука, или Основания священной герменевтики и церковного красноречия. — Киев, 1835. — С. 67–68.
2. Боэций Аниций Манлий Северин. Комментарий к Порфирию, им самим переведенному / Пер. Т.Ю. Бородай // Утешение философией и другие трактаты. — М., 1990. — С. 5–144.
3. Бразговская Е.Е. Языки и коды. Введение в семиотику культуры. — Пермь: Пермский государственный педагогический университет, 2008. — 201 с.
4. Глебкин В.В. Лексическая семантика: культурно-исторический подход. — М.: Центр гуманитарных инициатив, 2012. — 256 с.
5. Данте Алигьери. О народном красноречии / Пер. Ф.А. Петровского // Данте Алигьери. Малые произведения. — М., 1968. — С. 272–273.
6. Жильсон Э. Философия в средние века: От истоков патристики до конца XIV века. — М.: Культурная Революция, Республика, 2010. — 678 с.
7. Исидор Севильский. Этимологии, или Начала. В XX книгах. Кн. I–III / Пер. Л.А. Харитонова. — СПб.: Евразия, 2006. — 352 с.
8. Об этом см. напр.: Карабыков А. В. Логос и глагол. Символ, слово, речевое действие в культуре христианского Средневековья. — СПб., 2013. — 352 с.
9. Святитель Василий Великий. Беседы на Шестоднев // Избранные творения / Сост. иеродиакон Никон (Париманчук). — М.: Издательство Сретенского монастыря, 2010. — С. 11–20.
10. Троцкий И.М. Проблемы языка в античной науке // Античные теории языка и стиля / Ред. О.М. Фрейденберг. — М., Л., 1936. — С. 7–30.
11. Цит. по: Эдельштейн Ю.М. Проблемы языка в памятниках патристики // История лингвистических учений: Средневековье. — Л.: Наука, 1985. — С. 157–207.
12. Caiazzo I. Harmonie et mathématique dans le cosmos du XIIe siècle // Micrologus. Ideas of Harmony in Medieval Culture and Society. Vol. XXV. — Firenze, 2017. — P. 121–148.
13. Chenu M. D. Nature and man – the Renaissance of the Twelfth Century // M.D. Chenu. Nature, man and society in the Twelfth Century. Essays on the theological perspectives in the latin West. — Chicago, 1968. — 361 p.
14. Clark W.B. A Medieval Book of Beasts. The Second-Family Bestiary: Commentary, Art, Text and Translation. — Woodbridge: Boydell Press, 2006. — 280 p.
15. Colish M.L. The Mirror of Language: A Study in the Medieval Theory of Knowledge. — New Haven, London, 1968. — 427 p.
16. Cremascoli G. La coscienza letteraria del lessicografo mediolatino // Studi medievali. — Fasc. II. —2002. — P. 791–803.
17. Idem. I classici nella “Summa” di Guglielmo Bretone // Gli Umanesimi medievali: Atti del II congresso dell'internationales Mittellateinerkomitee, Firenze, Certosa del Galluzzo, 11–15 settembre 1993 / A cura di C. Leonardi. — Firenze: SISMEL Edizioni del Galluzzo, 1998. — P. 67–75.
18. Idem. La coscienza letteraria del lessicografo mediolatino // Studi medievali. — Fasc. II. 2002. — P. 791–803.
19. Eco U., Lambertini R., Marmo C., Tabarroni A. On the Medieval Theory of Signs / Ed. U. Eco, C. Marmo. — Amsterdam, Philadelphia, 1989. — 224 p.
20. Hicks A. Composing the World: Harmony in Medieval Platonic Cosmos. — NY, 2017. — P. 151–188/
21. Joannes Balbus. Catholicon [1460]. — Westmead: Gregg International Publishers, 1971.
22. Köhler Th.W. Homo animal nobilissimum. Konturen des spezifisch Menschlichen in der naturphilosophischen Aristoteleskommentierung des dreizehnten Jahrhunderts. T. 2. Leiden: Brill, 2014.
23. Leach E.E. Sung Birds. Music, Nature and Poetry in the Late Middle Ages. — London: Cornell University Press, 2007. — 345 p.
24. Marinoni A. Du glossaire au dictionnaire // Quadrivium. — № IX. — Bologna, 1968. — P. 127–141.
25. Musica mondana e musica celeste fra Antichità e Medioevo / A cura di M. Cristiani, C. Panti, G. Perillo. — Firenze, 2007. — P. 167–200.
26. Oelze A. Animal Rationality. Later Medieval Theories 1250–1350. — Leiden, The Netherlands: Brill, 2018. — 270 p.
27. Panti C. “Verbum cordis” e “ministerium vocis”: il canto emozionale di Agostino e le visioni sonore di Ildegarda di Bingen // Harmonia mundi.
28. Papiae Elementarium. Littera A, I-III / А cura di de V. Angelis.  —  Milano: Cisalpino Goliardica, 1977–1980.
29. Idem. Vocabulista (Elementarium doctrinae rudimentum). Venetia: per Philippum de Pincis, 1496.
30. Roling B. Animalische Sprache und Intelligenz im Schriftkommentar. Bileams Esel in der Bibelkommentierung des Mittelalters und der Neuzeit // Neo-Latin Commentaries and the Management of Knowledge in the Late Middle Ages and the Early Modern Period (1400–1700) / Eds. K.A.E. Enenkel, H. Nellen. — Leuven: Leuven University Press, 2013. — P. 409–443.
31. Rosier-Catach I. La Parole efficace. Signe, rituel, sacré. — Paris, 2004. — 779 p.
32. Idem. La parole comme acte: sur la grammaire et la sémantique au XIIIe siècle. — Paris, 1994. — 370 p.
33. Toivanen J. Marking the Boundaries: Animals in Medieval Latin Philosophy // Animals: A History / Eds. P. Adamson, F. Edwards. — Oxford: Oxford University Press, 2018. — P. 121-150.
34. Uguccione da Pisa. Derivationes / Ed. E. Cecchini. — Firenze: SISMEL, 2004. Vol. 1–2. — 1575 p.