ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ ДИГЛОССИИ И ЕЕ ОТРАЖЕНИЕ В ДРЕВНЕРУССКОЙ АГИОГРАФИИ В ПЕРИОД ВТОРОГО ЮЖНОСЛАВЯНСКОГО ВЛИЯНИЯ

АННОТАЦИЯ

В статье исследуется феномен «второго южнославянского влияния» – ключевой этап в истории русского литературного языка и культуры конца XIV-XVI вв. Рассматриваются экстралингвистические предпосылки процесса, вызванного массовым переселением деятелей культуры в Москву после падения Византии и славянских государств под натиском Османской империи. Подробно анализируются лингвистические аспекты влияния: архаизация орфографии и грамматики, активное проникновение старославянизмов и грецизмов в лексику, формирование сложного риторического стиля «плетения словес». Особое внимание уделяется последствиям этого явления – возникновению языкового дуализма (двуязычия), заключавшегося в противопоставлении книжного церковнославянского и разговорного русского языка, и его отражению в агиографической литературе XV-XVI вв. В то же время разговорный язык оказывал большое влияние (или усилил свое влияние) на язык литературный по ряду направлений.

ABSTRACT

This article explores the phenomenon of the «second South Slavic influence» –a key stage in the history of Russian literary language and culture from the late 14th to the 16th centuries. It examines the extralinguistic preconditions for this process, triggered by the mass migration of cultural figures to Moscow after the fall of Byzantium and the Slavic states under the onslaught of the Ottoman Empire. The linguistic aspects of this influence are analyzed in detail: the archaization of spelling and grammar, the active penetration of Old Church Slavonic and Greek words into the vocabulary, and the development of a complex rhetorical style of «word weaving». Particular attention is paid to the consequences of this phenomenon – the emergence of linguistic dualism (bilingualism), which consisted of the opposition of literary Church Slavonic and colloquial Russian, and its reflection in the hagiographic literature of the 15th and 16th centuries. At the same time, the spoken language had a great influence (or increased its influence) on the literary language in a number of directions.

Ключевые слова: второе южнославянское влияние, церковнославянский язык, языковой дуализм (двуязычие), плетение словес, архаизация языка, агиографическая литература, книжная справа.

Keywords: Second South Slavic influence, Church Slavonic language, linguistic dualism (bilingualism), word weaving, archaization of language, hagiographic literature, book affairs.

В конце XIV в. Османская империя завоевывает близлежащие страны, насаждая религию ислам. Таким образом Византия, Сербия и Болгария утрачивают свою независимость, и многие видные церковные деятели, такие как митрополит Киприан и афонский монах Пахомий Логофет, массово переселяются в Москву. После падения византийского государства единственной реальной защитницей интересов южных славян и их культуры стала Москва. С возникновением идеи «Москва – третий Рим» использование церковнославянских атрибутов языка заметно увеличивается.

Еще в XIV в. при патриархе Евфимии Тырновском в Болгарии была произведена правка церковно-культовых книг с целью приближения их к греческим оригиналам. Необходимость таковой была вызвана ошибками и разночтениями, возникшими по вине переводчиков и переписчиков. Так появились рукописные книги «тырновского извода». В условиях всевозрастающих связей Московского государства с южнославянскими странами правка книг переносится и на русскую почву.

Одновременно с формированием русского литературного языка Московского государства происходила его архаизация, известная в истории как «второе южнославянское влияние» – термин, связанный с именем академика А.И. Соболевского. Традиционно считается, что это влияние проявилось прежде всего в исправлении богослужебных книг по южнославянским образцам, инициированном митрополитом Киприаном в конце XIV в. Эта правка способствовала сохранению архаичных слов и грамматических форм в письменном языке.

А.И. Соболевский одним из первых отметил изменения во внешнем виде рукописей, выделив конкретные новшества в графике и орфографии. На основании этих наблюдений он пришел к выводу, что в период с середины XIV до середины XV в. русская письменность подверглась мощному воздействию южнославянской традиции и в итоге полностью ей подчинилась [7].

Примерно в то же время, в конце XIX в., В.О. Ключевский изучал оригинальные русские жития, рассматривая их в первую очередь как исторический источник, содержащий сведения о ключевых событиях и выдающихся личностях Древней Руси. Хотя он не был специалистом ни в литературоведении, ни в лингвистике, В.Ключевский обратил внимание на усложненность языка и риторическую избыточность в житиях конца XIV – начала XV вв., особенно в произведениях Епифания Премудрого [2].

Идеи В. Соболевского о южнославянском влиянии на русскую письменность и замечания Ключевского о стиле житий стали основой для формирования концепции второго южнославянского влияния. В дальнейшем это явление стали трактовать шире – как воздействие не только на письменность и язык, но и на литературу, стиль и культуру Руси конца XIV-XV вв.

В своей фундаментальной работе «Основные этапы истории русского языка» (1940) В.В. Виноградов подчеркивает особую значимость перехода к книжно-риторическому стилю, насыщенному славянизмами. Этот процесс, начавшийся под влиянием южнославянских традиций с конца XIV в., стал, по мнению ученого, поворотным моментом в развитии русского литературного языка. Анализируя данный феномен, Виноградов отмечает: «Несмотря на свою стилистическую возвышенность и явное противопоставление обыденной «простой речи», этот славянизированный язык продолжал восприниматься как русский. Примечательно, что даже южнославянские реформаторы церковнославянского языка в период XIV - начала XV вв. склонны были рассматривать русскую книжную традицию как базис для формирования нового общеславянского языкового стандарта» [1, с. 31].

Знаковым событием в изучении второго южнославянского влияния стало выступление Д.С. Лихачева на IV Международном съезде славистов в 1958 г. Хотя его доклад содержал ценные наблюдения о культурной ситуации на Руси XIV-XV вв., некоторые выводы ученого сегодня вызывают дискуссии. В частности, спорным представляется утверждение о прямой связи стиля «плетения словес» с южнославянским влиянием и его непрерывном сохранении вплоть до XVII в. [6]. Современные исследователи видят здесь смешение двух различных стилистических традиций: собственно «плетения словес» и более раннего «украшенного» стиля византийского происхождения.

Несмотря на эти спорные моменты, работа Лихачева имела огромное значение. Ученый справедливо отмечал сложность и многогранность культурных процессов XIV-XV вв., подчеркивая необходимость их тщательного изучения. Этот призыв к детальному исследованию дал мощный импульс развитию славистики, объединив усилия литературоведов, палеографов и лингвистов.

В период второго южнославянского влияния византийско-болгарская литература с ее политическими и религиозными постулатами, а также архаизаторскими тенденциями в языке, безоговорочно принималась в Москве. И царь, и патриарх видели в ней мощное средство для укрепления своей абсолютистской власти. Одним из наиболее выдающихся распространителей и почитателей южнославянской литературной традиции был писатель и служитель Троицкого монастыря Епифаний Премудрый. Именно он считается создателем так называемого стиля «плетения словес», отличавшегося обилием эпитетов, насыщенными метафорами и сложными сравнениями, зачастую отвлеченными и вычурными [4].

Основными чертами «плетения словес» стали риторические вопросы и восклицания, лирические отступления, аллегории и гиперболы. Связность текста обеспечивалась использованием ассонансов и внутренней рифмы. Хотя этот стиль не оказал значительного влияния на развитие русской литературы и литературного языка в целом, он свидетельствовал о высоком уровне художественного мастерства русских писателей XV-XVI вв.

Более ощутимым последствием «второго южнославянского влияния» стало его воздействие на русскую орфографию и графику. Реформы, проведенные митрополитом Киприаном в конце XIV в., сводились к механическому копированию норм орфографии и словоупотребления, характерных для южнославянских памятников. Так, новая орфография требовала сохранения в написании слов старых носовых звуков – «юса большого» и «юса малого»: звѪкъ, пѪть, мѦсо, зѦть. Глухие гласные с плавными должны были писаться по старославянскому образцу: плъкъ, влъкъ, врьхъ вместо полкъ, волкъ, верхъ. Вновь вводились архаичные сочетания гы, кы, хы: другыи, высокыи, тихыи, а йотированные написания некоторых гласных исключались: копіа, трупіа, всѣа.

В лексике активно использовались старославянские варианты слов, такие как возвращение, низвержение, кринъ, выя (шея), дньсь и другие. В словообразовании, по греческому образцу, появлялись искусственно созданные сложные слова: златокованный, доброгласливый, злоемство, высокогордовыйствовать.

В литературный обиход проникали неполногласные формы слов и корневые образования с сочетаниями жд и щ: врата, брѣгъ, рождѣніе, нощь. Кроме того, без особой необходимости в художественные тексты включались прямые заимствования из греческого языка, такие как аеръ (воздух), мнихъ (монах), калогеръ (отшельник), ересь (учение, отклоняющееся от догмы). Старославянизмы, хотя и в меньшей степени, также проникали в грамматику и стилистику русской письменности [3].

Архаизация языка сыграла важную роль в развитии русской культуры, особенно литературы. Расширился литературный репертуар, наблюдался рост письменной культуры, увеличился объем книжной продукции, а также возрос интерес к вопросам языка и орфографии. О позитивном значении «второго южнославянского влияния» и его прогрессивной роли свидетельствуют такие факты, как появление книгопечатания и создание первых русских грамматик.

Помимо внешних, экстралингвистических факторов, повлиявших на второе южнославянское влияние, существовали и внутриязыковые причины. К моменту становления письменной традиции на Руси русский и церковнославянский языки были настолько близки, что их различие практически не ощущалось. Восприятие церковнославянского языка не вызывало особых затруднений, если не учитывать отдельные тексты, например, дословные переводы с греческого, сложность которых объяснялась не языком как таковым, а особенностями перевода.

Однако к концу XIV в. в русском языке произошли значительные изменения, которые привели к перестройке его соотношения с церковнославянским языком. Были утрачены целые грамматические категории (двойственное число, звательная форма), произошло исчезновение редуцированных гласных, что повлекло за собой перестройки в фонологической системе. Выровнялись основы на заднеязычные согласные в формах, где ранее наблюдалось их чередование со свистящими; изменилась система склонения; претерпело трансформацию употребление нечленных форм прилагательных и причастий. Формы причастий либо утратили процессуальное значение, превращаясь в прилагательные, либо закрепились в предикативной функции [3].

В результате этих изменений формы, ранее нейтральные, стали восприниматься как специфически книжные, что привело к появлению новых различий между церковнославянским и русским языком. Так, формы руць, нозь, помози, а также глагольные формы моглъ, пеклъ или местоимения мя, тя, ся, которые ранее считались нейтральными и использовались в обоих языках, теперь оказались характерными для церковнославянского языка и противопоставленными живой русской речи. Это способствовало увеличению дистанции между книжным (церковнославянским) и разговорным (русским) языком, что, в свою очередь, закрепило представление о правильности книжного языка и его противопоставлении разговорной речи, воспринимаемой как менее нормативная [5].

Восприятие церковнославянского языка также претерпело изменения. Если в древнейший период он воспринимался как нормативная форма живого языка, то теперь стал осознанно противопоставляться разговорной речи. Как уже отмечалось, второе южнославянское влияние было связано с пурификаторскими и реставрационными тенденциями, направленными на устранение русифицированных элементов, проникших в церковнославянский язык со временем. В результате книжники сознательно дистанцировались от разговорного языка, что особенно ярко проявилось на лексическом уровне.

Таким образом, свойственное XI-XIV вв. противопоставление трех стилей литературного языка – книжно-славянского, народно-литературного и делового – стирается, перестает быть актуальным, так как во всех этих стилях возникает больше общих черт, чем различных. Это означает, что в XV в. в Московской Руси возникает новая языковая ситуация, для которой характерно противопоставление книжно-письменного и разговорного («простого») языков. Эту новую языковую ситуацию в истории русского языка называют как языковой дуализм или двуязычие [8].

Как отмечает Е.Г. Ковалевская: «Литературный же язык этого времени сохранил особенности древнерусского языка и те грамматические и лексические единицы, которые были общими для древнерусского и церковнославянского языков, а затем исчезли из живой речи, в результате чего возобладала тенденция расхождения литературного языка с народной речью. Следовательно, можно говорить о двуязычии, двух языковых системах Московского государства, противопоставленных друг другу…» [4, с. 104].

О явлении двуязычия говорит и Б.А. Успенский: «В ходе второго южнославянского влияния осуществляется ревизия церковнославянского языка русской редакции, в результате чего книжные и некнижные лексемы начинают противопоставляться по новым признакам, по которым они не противопоставлялись ранее. Так, например, на месте общеславянского *dj в церковнославянском языке начинает писаться и произноситься жд (а не ж, что было нормой в предшествующий период) и т.п. Слова церковнославянского происхождения, соответствующие старой, а не новой норме, объявляются некнижными и тем самым причисляются к русизмам» [8, с. 291].

Таким образом, противостояние между народно-разговорными новшествами и литературной архаикой, начавшееся в начале XV в., завершилось в XVI в. в определенном аспекте торжеством традиционного книжно-письменного языка. Если ранее различие между славянским и русским языками воспринималось как стилистическое, позволяя их сочетание в одном произведении, то в XVI в. оно стало осознаваться уже как языковое, что привело к формированию двуязычной ситуации. Особенность этого двуязычия заключалась не столько в том, что славянский и русский языки выполняли различные культурные функции и дополняли друг друга, сколько в их неравном положении в языковой иерархии. Их смешение в одном тексте становилось возможным благодаря структурной близости.

В то же время разговорный язык оказывал большое влияние (или усилил свое влияние) на язык литературный по ряду направлений, о чем будет сказано далее.

В период «второго южнославянского влияния» (XIV-XVI вв.) церковнославянский язык оставался основным литературным языком Московского государства. При этом важно учитывать, что он унаследовал как сакральные, так и славяно-русские традиции древнерусской письменности, благодаря чему отличался богатством семантики и стиля. В этот период на церковнославянском языке было создано множество выдающихся произведений. Этот язык охватывал практически все жанры письменности того времени – на нем писались службы святым, прославленным в Русской земле, их жития, проповеди, исторические хроники, публицистические труды и повествовательные сочинения.

Среди произведений агиографического жанра можно выделить «Житие Дмитрия Донского», «Житие Стефана Пермского», «Житие Сергия Радонежского». Этот жанр претерпевает значительные изменения, затрагивающие как содержание, так и сам образ прославляемого героя. В житиях того времени центральное место занимает не пассивный страстотерпец, принявший мученическую смерть за веру, а активная, деятельная личность – либо просветитель, либо воин, отличившийся героическими подвигами.

Житийная литература конца XIV-XV вв. приобретает черты панегирика, превозносящего достоинства героя и прославляющего его подвиги. В целом церковно-книжный стиль Московского государства продолжает традиции языка Киевской Руси, однако «второе южнославянское влияние» усиливает тенденцию к гиперболизации. Это выражается в частом использовании цитат из Священного Писания, обогащенной абстрактной лексики, сложносоставных слов, витиеватого стиля «плетения словес», а также множества восклицаний, тавтологических сочетаний и других выразительных средств [5]. Например, в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича»: ...и си великый князь неповинныя любляше, а повинныя прощаще; по великому Иеву; яко отець есть миру и око слѣпымъ, нога хромымь, столъ и стражь и мѣрило, извѣстно къ свѣту правя подвластныя.., высокопаривый орелъ, огнь попаляя нечестие, баня мыющимся отъ скверны, гумно чистотѣ, вѣтръ плевелы развѣвая, одръ трудившимся по Бозѣ, труба спящимъ, воевода мирный, вѣнець побѣдѣ... и т.п.

Стиль житийной литературы в период «второго южнославянского влияния» традиционно определяется в науке как «извитие словес» или «плетение словес» и отличается нарочитой украшенностью, словесной изощренностью и ритмической организацией текста. По распространенному мнению, этот стиль считается наиболее риторичным, многословным и усложненным, а в его основе лежит особое отношение к слову, к его символическому смыслу и звуковому выражению. Отличительной чертой такого стиля изложения является то, что непосредственный рассказ о жизни святого, реальные факты и события занимают в тексте значительно меньше места, чем абстрактные богословско-философские рассуждения, многословные исторические экскурсы, религиозные поучения и наставления и проч. При этом все изложение сопровождается огромным количеством цитат из Ветхого и Нового Заветов.

При лингвистическом подходе к исследованию житийного текста  начиная с XIV в. обнаруживается, во-первых, что в синтаксических построениях наличествуют конструкции, которые были свойственны книжно-письменному языку конца XIV в. и являлись наследием предшествующих эпох истории языка (сложные предложения различных типов, в том числе сложноподчиненные предложения с развитой системой придаточных, конструкции дательного самостоятельного и именительного предикативного, употребление глагола-связки в настоящем времени и др.).

Во-вторых, отражение в синтаксических построениях тех процессов, которые переживала русская синтаксическая система в период создания агиографической литературы (появление творительного предикативного, развитие деепричастных оборотов).

В-третьих, синтаксическая организация житийного теста является чрезвычайно усложненной, поскольку авторы объединяют в одно целое сложные предложения, внутри которых оказываются различные конструкции: сочинение с подчинением, осложненные рядами однородных словоформ, причастными и деепричастными оборотами; создание сложноподчиненных предложений с различными придаточными при одном главном, вводимыми многочисленными союзами, или с множеством придаточных, вводимых одним союзом и являющихся однородными.

Еще более осложняется синтаксис жития частым введением в текст скрытых и открытых цитат, а также авторских замечаний. Все это представляет собой важный и, пожалуй, главный компонент экспрессивно-эмоционального, украшенного стиля «плетения словес».

Морфология языка житийного текста представляется как объединение языковых явлений, относящихся по своему происхождению к разным эпохам древнерусского языка: одни из них являются унаследованными от более ранних периодов истории, другие – представляют собой новообразования, явления, еще не получившие окончательного становления к концу XIV в.

Лексическое своеобразие агиографической литературы заключается в обилии и разнообразии слов различной тематической и лексико-семантической отнесенности. Приближаясь к XVII в. все больше используется бытовая лексика, нехарактерная для произведений конфессионального жанра и неожиданная в риторическом и украшенном стиле «извития словес». Но в то же время наблюдается сближение и расхождение литературного языка и разговорного, их волнообразное взаимодействие, что в известном смысле аксиоматично, неожиданно проявляет себя в житийном тексте. Полной изоляции этих языков в древнерусских книжных текстах не обнаруживается, но каждый текст демонстрирует разную степень близости [6].

Итак, выбор такого материала действительности, который повлек за собой использование некнижного языкового материала в канонической литературе, написанной в стиле «плетения словес», дает основание предполагать, что в XIV-XV вв. разговорный язык оказывал большое влияние (или усилил свое влияние) на язык литературный.

Список литературы:

1. Виноградов В. В. Избранные труды. История русского литературного языка. - М., 1978. – 326 с. Виноградов 1978, с. 31-32
2. Ключевский, В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник: исследование В. Ключевскаго. – Москва: издание К. Солдатенкова, 1871. – 465 с.
3. Ковалев Н.С. Древнерусский летописный текст: принципы образования и факторы эволюции: (На материале Галиц.-Волын. летописи): Учеб. пособие / Н.С. Ковалев; М-во образования Рос. Федерации. Волгогр. гос. ун-т. – Волгоград: Волгогр. гос. ун-та, 2001. – 178 с.
4. Ковалевская Е.Г. Избранное. 1963–1999 / Под ред. д-ра филол. наук проф. К.Э. Штайн. – СПб. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2012. – 687 с.
5. Кусков В. В. «История древнерусской литературы»: учебник для вузов, 11-е изд., испр. и доп., Москва: Юрайт. 2024. – 311 с.
6. Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков. Эпохи и стили. – Л., 1973. – 254 с.
7. Соболевский А.И. Труды по истории русского языка / А.И. Соболевский. Статьи и рецензии. – Москва: Языки славянской культуры, 2006. – 683 с.
8. Успенский Б. А. История русского литературного языка (XI-XVII вв). – 3-е изд., испр. и доп. – М.: Аспект Пресс, 2002. – 559 с.
9. Цой М.К. Русский литературный язык: демократизация и предпосылки его национализации в период московского государства // Вестник науки. 2025. №5 (86). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/russkiy-literaturnyy-yazyk-demokratizatsiya-i-predposylki-ego-natsionalizatsii-v-period-moskovskogo-gosudarstva (дата обращения: 19.09.2025).
10.  Цой М.К. Третье южнославянское влияние и изменение языковой ситуации в великорусском государстве // Вестник науки. 2023. №5 (62). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/tretie-yuzhnoslavyanskoe-vliyanie-i-izmenenie-yazykovoy-situatsii-v-velikorusskom-gosudarstve (дата обращения: 19.09.2025).