ХАРАКТЕР ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ В ТВОРЧЕСТВЕ Б.Б.РЫЖЕГО

АННОТАЦИЯ

Данная статья посвящена решению вопроса характера лирического героя в творчестве Бориса Борисовича Рыжего. Статья содержит некоторые теоретические аспекты, касающиеся изучения лирического творчества автора другими учёными-биографами и литературоведами, а также субъектной сферы картины мира автора как одной из основополагающих литературоведческих категорий. Выяснено, что субъектная сфера лирики подразделяется на 3 категории: "я", "другой", а также "я-как-другой". Все три сферы представлены в поэтическом творчестве Бориса Рыжего и по-своему влияют на экспликацию характера лирического героя.

Характер лирического героя, эксплицированный субъектом первого лица, исследуется на уровне стихотворений, написанных в период с 1992 по 1997 год, что позволяет сделать некоторые выводы об особенностях поэзии Б. Рыжего.

ABSTRACT

This article is devoted to solving the issue of the character of the lyrical hero in the works of Boris Borisovich Ryzhiy. The article contains some theoretical aspects concerning the study of the author’s lyrical creativity by other biographers and literary scholars, as well as the subjective sphere of the author’s worldview as one of the fundamental literary categories. It was found that the subjective sphere of lyrics is divided into 3 categories: “I”, “another”, and also “I-as-another”. All three spheres are represented in the poetic work of Boris Ryzhy and in their own way influence the explication of the character of the lyrical hero.

The character of the lyrical hero, explicated by the first person subject, is examined at the level of poems written in the period from 1992 to 1997, which allows us to draw some conclusions about the features of B. Ryzhiy’s poetry.

Ключевые слова: перволичный субъект, субъектная сфера лирики, лирический герой.

Keywords: primary subject, subjective sphere of lyrics, lyrical hero.

Поэт Борис Борисович Рыжий, родившийся в 1974 году и погибший в 2001 году, вошёл в русскую литературу именно на рубеже веков и укрепился в начале 21 столетия. Критик Сухарев писал, что поэт –ярчайший представитель своего поколения, сумевший многие тексты сделать настолько яркими, что они стали песнями. А сам Рыжий именовался «отцом новой традиции» [30, с. 8].

Позже тот же критик, Дмитрий Сухарев, публиковал: «Стихи Рыжего пережиты им безусловно, поэтому их нельзя читать, позевывая. Они царапают читателя, берут за душу. Это из самого сердца. Горячая кровь, хлещущая из свежей раны. Эта незаживающая рана – судьба страны, хотя в большинстве стихотворений Рыжего и преломленная в судьбу самого поэта» [31, с. 14].

Особенно актуальным видится литературоведам описание характера лирического героя, ведь это непосредственно связано с неповторимым творческим методом писателя. Редкостное чувство прекрасного было у Бориса Рыжего, он помнил и чтил многих поэтов.

Ключ к эскпликации картины мира автора видится именно в раскрытии характерных особенностей субъектной организации стихотворений.

Актуальность исследования содержится в понимании субъектной организации произведений Б.Б. Рыжего как одной из самых значимых категорий для раскрытия сущности характера лирического героя.

Теоретико-методологическая база представлена работами исследователей субъектной организации (Ю. Н. Тынянова, Л. Я. Гинзбург, М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Б. О. Кормана), исследователей творчества Бориса Борисовича Рыжего (О. Славниковой, А. Пурина, Л. Миллер, А. Машевского, В. Губайловского, Е. Рейна, К. Верхэйла, О. Дозморова и др.).

Понятийный аппарат содержит понятия: картина мира автора, субъектная сфера картины мира автора, лирический субъект, «другой», «я-другой», образ автора, лирический герой, неосинкретический лирический субъект.

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

Поэт и переводчик Дмитрий Сухарев считает, что в творчестве Б. Рыжего можно выделить три ключевых аспекта.

Первое, на что обращает внимание Д. Сухарев, это то, что Б. Рыжий соединил концы, связав в своём творчестве аллюзии на поэзию Пушкина, Некрасова, Тютчева.

Б. Рыжий именовался “отцом новой традиции”. Он – поэт смутных и лихих 90-х годов ХХ века, и его стихотворения – будто зеркало исторических событий тех тяжелых десяти лет. «Трагедия Рыжего, может быть, в том, что он одной ногой стоял в том, советском времени, а вторую не знал, куда поставить. Творчество его напрочь лишено надуманности, вычурности, красивостей. Его стихи – правда. Они читаются легко, они просты для восприятия. И недаром же сказано, что всё гениальное – просто» [30, с. 15].

Дмитрий Быков писал: «Борис Рыжий был единственным современным русским поэтом, который составил серьезную конкуренцию последним столпам отечественной словесности – Слуцкому, Самойлову, Кушнеру. О современниках не говорю – здесь у него, собственно говоря, соперников не было» [9].

По мнению В. П. Живаевой, многие ученые писали о стихах Б. Рыжего как о «чувстве зияющей пустоты». Л. Миллер говорит: «Читая его стихи, видишь, что он был зачарован смертью» [23, с. 19].

Отмечается многими учёными и своеобразная парадоксальность образа поэта, собирающегося из стихотворений. «С одной стороны – плохой мальчик с Вторчермета, бывший боксер. Имевший дружбы среди самой экзотической публики и не отделявший себя от нее («земная шваль – бандиты и поэты») [15, с. 94].

В амбивалетности образа в то же время видится эстет, личность, которая ощущает каждую ноту тонко и ранимо реагирует на внешние раздражители, эта личность живёт искусством и поэзией. Круг интересов этой личности чрезвычайно огромен и широк – от Батюшкова и Пушкина, до Слуцкого и Рейна. Многими считаемый как поэт Есенинского склада, Есенина он не любил, безусловно предпочитая более Блока. «Рыжий – настоящий петербургский поэт по духу, чьи стихи пронизаны неуловимыми мотивами, отзвуками, образами русской поэзии» [15, с. 96].

Итак, нами собраны, изучены и систематизированы литературно-критические и литературоведческие работы, посвященные творчеству автора. Освещается личность Бориса Рыжего в воспоминаниях современников, представляются истории создания стихотворений (А. Кузин, О. Дозморов, Д. Воденников). Исследователи зачастую посвящают работы одному или нескольким стихотворениям (О. Лекманов, М. Свердлов, О. Р. Миннулин, Т. Лангерак). Учёные прослеживают трансформацию жанра стихотворений в творчестве Рыжего (Е. В. Харитонова), выделяют главные, ключевые фигуры (А. Аллева). Отдельно рассматривается цитатность и аллюзивность стихотворений Б. Рыжего (А. Кушнер, О. Дозморов). Многие учёные высказывают мысль о том, что стихотворения Б. Рыжего музыкальны и ощутимы физически одновременно.

Субъектная сфера картины мира автора как литературоведческой категории

Разделение литературы по родам – на эпос, лирику и драму – осуществилось Аристотелем в «Поэтике» ещё много лет назад, в 3 главе. Как раз в этом трактате древнегреческий учёный дал описание характеристик о способах подражания в искусстве слова, которые стали фундаментом и сигнальными моментами смыслов для драмы, лирики и эпоса: «Подражать в одном и том же и одному и тому же можно, рассказывая о событии, как о чем-то отдельном от себя, как это делает Гомер, или же так, что подражающий остается сам собой, не изменяя своего лица, или представляя всех изображаемых лиц как действующих и деятельных» [3, с. 158].

Род литературы «лирика» часто именуют родной сестрой музыки. С музыкой у неё общего то, что издревле песенные тексты исполнялись под звуки лиры, то есть слово и музыка были синкретичны, целы и неделимы. Этим определяется сила воздействия лирических произведений на читательскую аудиторию.

Лирические образы содержат в себе реакции творца на всевозможные явления окружающего его мира, его рефлексии, эмоции и идеи.

Каждое в отдельности выбранное стихотворение является экспликацией определённых эмоций или переживаний, которые вызваны явлениями жизни в то или иное её мгновение. Эти переживания помогают создать необходимый накал страстей и выразить только определенное переживание.

Совершая мысленный переход от отдельно взятого стихотворения к их совокупности, или циклу, мы понимаем не отдельное лирическое мгновение, а целый комплекс мыслей и чувств, отношения к себе и  людям, выраженным эксплицитно или имплицитно.

Стоит сказать, что задачи эпической поэзии и классической лирики просто необходимо разделить. Эпическая поэзия явно и ярко изображает действительность, избегая иносказательности, а классическая лирика призвана передать чувства и скрытые мысли людей.

Изначально в лирической литературе не случилось разделения автора и субъекта, граница не обозначилась четко, а размытые рамки установили не субъект-объектные, а субъект-субъектные отношения. Данная соединенность порождает синкретизм, так называемую нераздельность неслиянность героя и писателя. Этот вид синкретизма претерпевал изменения, менялись его формы, поэтому касательно поздних эпох говорить о собственном синкретизме нельзя, стоит говорить о категории дополнительности. Важным фактом является то, что лирические произведения не ведали объективизации героя в чистом виде.

Следующая крупнейшая, вторая по счёту, эпоха истории поэтики – это эйдетическая эпоха. В это время синкретизм нераздельности-неслиянности, указанный ранее, становится формальным. Если вновь начать сравнивать с поэзией устного народного творчества, то можно понять, что теперь автор и герой одновременно парадоксально как одноприродны, так и разноприродны, что и включает в себя понятие нераздельности-неслиянности.

Замечательным примером является литургическая поэзия. Автор представляется как категория, трансцендентная субъекту. В мирской поэзии автор не слагает с себя эту роль и носит своё, определенное мнение. Данная поэзия наполнена классическим пониманием проблемы и довольно неторопливо реализуется извне, до того, как станет собственностью области разума, то есть интериоризуется. «В конечном счёте, это изменяет характер лирики – она всё больше обращается на себя, что находит выражение в смене господствующих форм (вытеснении сольной лирики, обращённой к аудитории, лирикой медитативной, углублённой в «я»)» [25, с. 13]. В то же время «я» эпохи барокко не осознает свою отделимость и не понимает себя в качестве «свободной индивидуальности, а свою натуру – как противостоящую традиционным нормам» [24, с. 3].

В третью эпоху создания поэтики – эпоху художественной модальности – появляется самостоятельный и самобытный субъект.

Четко и отточено субъектная сфера лирического произведения описана литературоведом Б.О. Корманом. Именно он придумал разграничить в нашем понимании «автора-повествователя, собственно автора, лирического героя и героя ролевой лирики» [17, с. 13].

Сложность и неоднозначность лирического субъекта представляется именно в том, что он совмещает в одном несовместимое. Он и герой, которого можно считать описанным образом, который не имеет совпадений с личностью автора, но в то же время для декодирования информации о нем требуется знать информацию об авторе. Подводит итог в своём учебном пособии Н.Д. Тамарченко: «для наиболее верного описания такого рода образа необходим категориальный аппарат, основанный не на формальной логике, ибо закон исключённого третьего тут не действует» [32, с. 302]. Мы не можем совершить моральный выбор из разряда «герой или автор». В случае, если не принимать во внимание сторону автора, а делать акцент на лирическом субъекте, то приходится признать, что лирический субъект очень схож с эпическим или драматическим персонажем. Но это не так. Игнорировать геройную сторону также невозможно, ведь тогда образы героя и творца этого героя полностью сольются, а допустить это невозможно. Такой формальный подход стирает специфику искусства.

Из рассмотренных выше мнений на субъектную сферу лирики наиболее логичной и всеохватывающей нам видится концепция С. Н. Бройтмана [8, с. 106-107]. но ни фамилии ни ссылок/ссылки ранее не встретилось

Исходя из всех рассмотренных ранее концепций, на внутритекстовом уровне ученые предлагают выделять следующих лирических субъектов: «я», «другой», «я-другой», выраженных различными формами [25, с. 109].

Субъектные формы перволичного лирического субъекта

Субъектная форма от первого лица является преобладающей в стихотворениях Б. Б. Рыжего. Далее подробно рассмотрим логику внутреннего самораскрытия героя в текстах стихотворений на примере экспликации лирического «я». Лирическое «я», как было написано ранее, презентуется личным местоимением 1л., ед. ч., И.п. В стихотворениях 1992-1993 годов такое проявление наблюдается 72 раза. Самыми часто употребляемыми являются слова-маркеры, сигнализирующие о том, что герой переживает состояние экзистенции. Экзистенцию в данном контексте следует толковать как «понимание и истолковывание мира и себя самого, т.к. существование человека неполное и незавершённое» [37, с. 375]. Выражение этой категории можно найти в следующих трудах: «Ветер, надев папильотки табачного дыма…», «Кладбище», «Завещание», «Россия, шолом!» [27] и т.д. Некоторые рассмотрим подробнее.

В стихотворении «Ветер, надев папильотки табачного дыма…» субъект первого лица видится в следующей фразе: «я жизнь прометался» [27, с. 24]. Видим классическое для лирического героя сожаление о потерянных днях, рефлексию совершенных ранее поступков. Стихотворение – момент, запечатлённый в памяти лирического героя. Всё вновь и вновь повторяется, так же шумит ветер, так же существует Бог, и, несмотря на то, что «жизнь прометался», лирический герой показывает амбивалентность характера и счастлив простыми удовольствиями жизни обычного человека.

Экзистенция лирического героя эксплицируется и в цикле стихотворений, объединённых одним названием – «Суждения». Для литературоведческого анализа нас интересуют первая, третья, восьмая и девятая части.

В первой части лирический герой смотрит в окно. Он осознает, что видел правду этой жизни: «созерцал, как несчастны счастливые люди» [27, с. 47], и в то же время говорит о себе: «я счастлив вполне от того, что несчастлив» [27, с. 47]. Его мир расколот, он амбивалентен и является и счастливым, и несчастливым одновременно. Но в мире быть таким невозможно.

В третьем «суждении» продолжает раскрываться мотив, о котором говорилось в начале. Лирический субъект «везде побывал» [27, с. 48] и многого добился, но ничего не захотел или не сумел сохранить: «Всё бродягам раздал» [27, с. 48]. Он стоит у окна, рефлексируя, «проклиная судьбу» [27, с. 48]. Лирический герой окутан ночью, таинственностью и сбит с пути.

В восьмой части «суждений» лирического героя снова окутывает ночь. Он понимает свою ненужность, неспособность поменять в окружающем его мире что-либо: «Я пишу ни о чём…» [27, с. 51]. И заканчивает уже привычно для себя – пессимистически: «Да имей ты хоть сотню друзей, / одиночество – в жилах» [27, с. 51]. Действительно, это так, лирический герой прав. Для него является полностью принятым и осознанным тот факт, что он бесконечно одинок в мире. Одинок герой, даже когда имеет друзей и товарищей.

Девятая часть цикла является своеобразным итогом размышлений лирического героя. И вот герой приходит к мрачному, пессимистичному выводу: для него «пробуждения нет» [27, с. 52]. Он не видел выхода, перемена личностей и впечатлений не способна ничего поменять в его жизни. Лирический герой понимает проблему, но не знает, как из нее выйти: «От себя не уйти» [27, с. 52]. И становится понятно, что этот мир не для него, понимает, что жизнь в неласковом мире становится невыносимой, и что выхода нет. Такова экзистенция лирического субъекта в стихотворениях, датированных 1992-1993 годами. Он окружен тайнами, пребывает в непрерывных размышлениях о ранее прожитой жизни, несмотря на то, что он ещё очень молод. О концентрации лирического героя на себе сигнализирует перволичная форма выражения себя. То, что лирический субъект окутан тайной, погружён в раздумья, дают понять символические природные и бытовые реалии: «ночь», «звезда», «кошка», «окно» [27, с. 53] и т.д.

Важнейшим элементом при описании характера лирического героя является апатия, грусть и моральное бессилие лирического героя. В стихотворениях, написанных в 1992-1993 годы находим 13 проявлений печали, апатии лирического субъекта в следующих стихотворениях: «Стоял обычный зимний день…», «Фонари», «Костёр», «Пустота» и т.д. Рассмотрим некоторые ниже.

В стихотворении «Стоял обычный зимний день…» на внутритекстовом уровне субъектная сфера представляется личным местоимением 1-го лица. Лирический субъект выражает сомнения по поводу того, как жить дальше в мире, к которому он не привык. Он озадачен происходящим, а потому печален. Помимо внутренней сферы стихотворения, выражена ярко и внешняя. Интересны сравнения обыденности дня с реалиями Советского Союза: например, с хрусталём в серванте. Подтверждают такое темное мировидение героя аллюзии, коих выражено в нескольких словах сразу 3: на «Божественную комедию» Данте, на поэму Э. А. По «Ворон», на личность поэта Владимира Маяковского, который, судя по всему, пользуется уважением лирического героя. «Каляканье» Ворона, «nevermore», «никогда» символизирует невозможность бытия в определённых условиях. И на все вопросы Ворон отвечает лишь этим словом. И это замечательно передаёт настроение лирического героя. Есть моменты, которые не случатся никогда. Именно это слово и повторяет из раза в раз Ворон. Человек по природе слаб, слабым приходит он в этот мир, и через мгновение в контексте мироздания его настигает смерть – величественная и неотвратимая.

Лирический герой не в силах найти свой путь, он не может бороться, т.к. пока его система координат неполная, он сам не знает, за что должен сражаться. Апатия лирического героя проявляется в следующих строках: «я грыз окаменевший снег, / сто лет назад в ладонь упавший» [27, с. 111]. Создаётся ощущение бесполезности действий лирического субъекта, что бы он ни делал, это не даст свои плоды. Создаётся впечатление, что герой просто топчется на месте, погрязая в своих проблемах всё больше и больше.

Мироощущение лирического героя, безусловно, трагическое. Экспликацию данная мысль находит в стихотворении «Костёр». Лирический герой оказывается подавленным социально-политической обстановкой в стране, видя, как разрушаются такие нерушимые ранее устои, некоторые – устаревшие и ненужные, некоторые – весьма дорогие ему: «Внезапный ветр огромную страну / сдул с карты, словно скатерть, – на пол» [27, с. 121]. Депрессия лирического героя обусловлена вполне чёткими причинами. Трагичность передаётся лирическим субъектом не только через прямое «я», но и через описание «других».

Делая промежуточный вывод, можем смело говорить о том, что грустное и апатичное состояние лирического героя ярко эксплицируется посредством личного местоимения, находящегося в форме 1 лица, единственного числа, Именительного падежа. Депрессивное состояние лирического героя может быть безосновательным, безотчётным, вызванным мимолётным случайным воспоминанием или каким-то объектом, жестом, человеком, образом, запахом, а может быть вызвано глобальными переживаниями за судьбу страны и неотделимо от нее за свою судьбу.

Очень важной константой при описании характера лирического героя является категория, которая обозначает совершенно разнообразные чувства героя и его мысли, которые он проговаривает вслух. Актуализируются они в текстах 1992-1993 годов 11 раз на протяжении стихотворений «Ты скоро придёшь и начнётся твой первый сезон…», «Суждения», «Костёр», «Пустота» и т.д.

В стихотворении «Пустота» лирический герой горько сетует: «И я, слепец, всю жизнь подряд / поймать чужой пытаюсь взгляд» [27, с. 122]. Удивительно антитезовое, даже оксюморонное сочетание символов: слепец, который ловит взгляд другого, зрячего человека. Здесь и межличностные отношения оставляют свой след, и прослеживается судьба поэта, который всю жизнь пытается проникнуть своими стихами в душу к другому вслепую. Это и ярко выраженное чувство сожаления о потерянном времени. Герой ясно понимает: что вся его прошлая жизнь была ориентирована не на те ценности, которые он пропагандирует. Выходит, несоответствие постулатов и реальной жизни раскалывает мир лирического героя, образует бреши в душе. Это и есть его личная пустота – пустота человека, который теряет жизненные ориентиры.

Помимо этого, следует сказать о других реалиях, окружающих героя. Так, он частотно (9) приводит пейзажные реалии в неотрывной связи со своей личностью, как бы пытаясь неявно, исподволь передать настроение, состояние или мысль. В списке таких реалий-символов наблюдаем звёзды, луну, урбанистический пейзаж за окном, выходы в город, на улицу и т.д. Проявление радости находим 3 раза, связь с творчеством – 3, одиночество субъекта эксплицируется 2 раза, смерть – 2. Практически в равных долях, но пессимистичного и депрессивного практически столько же, сколько светлого и доброго в мыслях и чувствах лирического героя.

Лирическое «я» в стихотворениях 1994 года актуализируется 61 раз. Одно из ведущих значений данного периода – действия лирического субъекта. Это уход субъекта из мест, которые ему не по душе, или же, наоборот, обещание приехать. Лирический субъект передаёт то, чему научился, что видел, или просто свои мысли. Всё это объединяется в одну группу действий и актуализируется в стихотворении «Было в Петербурге», «Чёрные скалы», «Разве только ангел на четыре слова», «Элегия Эле» и т.д.

Лирический субъект пребывает во власти своих мыслей, порой высказывает их, или направляет интенции к «другому», коим зачастую оказывается его возлюбленная. Как и ранее, природные реалии составляют диалогичные отношения с перволичным субъектом, и вводятся для полного осмысления состояния лирического субъекта. Продолжается линия воспоминаний, ожиданий лирического субъекта. Новым становится упрямство. Как и ранее, лирическое «я» находится в центре выражения, о себе говорит и думает лирический субъект, используя «других» для актуализации собственных переживаний.

В текстах 1995 года лирическое «я» актуализируется 77 раз. Как и ранее, на первый план в равной степени выходит грусть лирического субъекта (10) и попытка выразить свои мысли (10).

В стихотворении «Иванов» выступает перволичный лирический субъект, находящийся под впечатлением от стихотворений В. И. Иванова. Как известно, Вячеслав Иванов – поэт-символист, один из ярчайших представителей «Серебряного века». В обращении к «другому» субъект жалуется на сильную душевную боль: «Почему я плачу? Что я?» [27, с. 132]. Такое хрупкое душевное равновесие субъекта, созданное благостным впечатлением от стихотворения, разрушила бабочка. Как видим, настроение лирического субъекта изменчиво, и переход от благостного к расстроенному, горестному происходит довольно быстро.

Печального лирического субъекта показывает нам и текст «Трамвайный романс». Лирический субъект выражает свою отрешённость от мира, отличие от остальных людей: «В стране гуманных контролёров / Я жил – печальный безбилетник» [27, с. 131]. Подчёркивается его пессимистичное отношение к жизни. Можем наблюдать мотив экзистенциальности, которую выражает сам лирический субъект, он ищет истину, противится общеизвестному: «В аду искал приметы рая / и, веря, крестик не носил» [27, с. 132]. Субъект всё подвергает сомнению, ему не по пути с остальными людьми, он хочет познать истину жизни. Такова грусть лирического субъекта. Грусть лишнего человека, человека, который слишком хорошо понимает, насколько он далёк от идеалов: «Родной страны вдыхая воздух, / стыдясь, я чувствовал – украл» [27, с. 132].

Помимо названных тем, в текстах этого периода актуализируются тема алкоголя и зависимости (5), желание заполучить или сделать что-либо (5), смерть (4), кротость лирического субъекта (4), а также его радость (4).

В текстах, датированных 1996 годом, лирическое «я» эксплицируется 159 раз. Ведущее значение приобретают мысли лирического субъекта и их озвучивание (16), действия (14), апатия лирического субъекта (12), отношения субъекта к «другому» (10), сожаление о содеянном (9), влюблённость (9), экзистенция (8) и одиночество (8).

В «Детском стихотворении» лирический субъект смотрит под ёлку, ожидая чуда, словно ребёнок: «Там. По-детски виновато / я под елочку смотрю» [27, с. 134]. Или стихотворение «Через парк по ночам я один возвращался домой…» [27, с. 134] – даже в названии видим действие лирического субъекта, которое тот эксплицирует самостоятельно, будто оживляя в памяти действие. Как видим, действия субъекта имеют различный характер.

Довольно часто лирический субъект говорит о своей влюблённости, что свидетельствует о привязанности его к «другому». Проявление подобного находим в стихотворении «Вот чёрное», «… Во всём вторая походила…», «Белые ночи», «Прощание с юностью» и т.д.

Тексты 1997 года эксплицируют лирическое «я» в 117 случаях. Условно их можно разделить на 5 групп: положительно окрашенные эмоции лирического субъекта, отрицательно окрашенные, чувства и мысли лирического субъекта, действия субъекта, бытовые и пейзажные реалии.

Среди отрицательно окрашенных наиболее часто употребляемыми являются фразы, обозначающие моральную боль лирического субъекта (8). Наблюдаем в стихотворениях «Там вечером Есенина читали…», «Был городок предельно мал…», «Памяти друга» и проч.

В качестве примера рассмотрим стихотворение «Там вечером Есенина читали…». Актуализируется раздвоенность лирического субъекта. Он продолжает жить на стыке двух миров. Несмотря на то, что СССР уже не существует, давно прошли восьмидесятые годы, он продолжает вспоминать своих старых друзей, места, в которых они бывали. Лирический субъект выражает сожаление, что уже нет тех людей: «я поднимаю воротник пальто» [27, с. 167]. Включение акцентологически неправильной речи ещё больше погружает нас в атмосферу далёких городских дворов: «Купи себе марожнова» и т.д. Вся правда эпохи об увлечениях молодёжи помогает лирическому субъекту выглядеть искренним. Вспоминая свою раннюю юность, субъект признаётся: «В моей душе ещё живёт…» [27, с. 167] и перечисляет всё, что ушло из эпохи, но осталось с ним, в память об ушедших навечно друзьях.

Наиболее часто употребляемой положительно коннотированной эмоцией становится влюблённость и преданность (12) в стихотворении «Ночь как ночь, и улица пустынна…», «В аллее городского сада» и проч.

О своей влюблённости лирический субъект может говорить скрыто, выражая лишь желание поцеловать: «Три дня я ладошки твои целовал…» [27, с. 168]. А может говорить открыто, иногда с сожалением: «А я тебя / – увы, увы – люблю, любую» [27, с. 169] («…В аллее городского сада…»). Влюблённость и привязанность лирического субъекта выражается не только к противоположному полу, но и к родным: «бедный мальчик, тонкими руками / я тебя однажды обниму?» [27, с. 170]. Это говорится деду, которого лирический субъект никогда не знал («Баллада»).

ВЫВОДЫ

Данная работа посвящена исследованию характера лирического героя в творчестве Б. Б. Рыжего. Нами собраны, изучены и систематизированы литературно-критические и литературоведческие работы, посвященные творчеству автора. Освещается личность Бориса Рыжего в воспоминаниях современников, представляются истории создания стихотворений (А. Кузин, О. Дозморов, Д. Воденников). Зачастую исследования посвящены одному или нескольким стихотворениям (О. Лекманов, М. Свердлов, О. Р. Миннулин, Т. Лангерак). Исследователи прослеживают трансформацию жанра стихотворений (Е. В. Харитонова), выделяют ключевые фигуры (А. Аллева). Отдельно исследователями рассматривается аллюзивность и цитатность стихотворений Б. Рыжего (А. Кушнер, О. Дозморов). Многие учёные высказывают мысль о том, что стихотворения Б. Рыжего музыкальны и материальны одновременно.

Анализ субъектной сферы выполнен в соответствии с типологией лирического субъекта на внутритекстовом и метатекстовом уровне, предложенной И. В. Остапенко. Согласно этой типологии на внутритекстовом уровне лирический субъект представлен субъектными формами: «я», «я-другой» и «другой».

Нами выявлена субъектная форма «я» в лирике Б. Рыжего на внутритекстовом уровне в стихотворениях 1991-1996 г.г. На внутритекстовом уровне субъектную сферу организует преимущественно перволичный субъект в начальной местоименной форме («Я счастлив вполне от того, что несчастлив», «Где я – жизнь, не дожитая жизнь городских фонарей» [27, с. 351]), а также в косвенных падежах («Ты меня разбуди, разбуди» [27, с. 261], «А мне что горизонт, мне планета вкорежилась в глаз» [27, с. 213]). Лирическое «мы» встречается в начальной форме («Родная, мы будем жить здесь, где нет прохожих» [27, с. 51]). Лирическое «мы» представлено и косвенными падежными формами («Нас слезы не душат» [27, с. 12]).

В субъектной организации преобладающей является перволичная форма экспликации характера лирического героя. В каждом тексте «я» становится ядром художественного мира.

Характер лирического героя можно понять и по тем параметрам, какими «собеседниками» оно окружено, в чьей поддержке он нуждается, что он считает необходимым сказать о другом, какое место в пространстве своей души он отводит другому.

Делаем вывод, что на метатекстовом уровне представляется неосинкретический субъект с элементами проявления лирического героя. Лирическим героем мы можем называть его потому, что он содержит не столько индивидуально-авторское, но и общее человеческое миропонимание. Но вместе с тем говорящий как бы наблюдает за собой и изнутри, и внешне. «Я» и «другой» в сознании не смешаны, а разыграны в их нераздельности и неслиянности. Поэтому мы склонны утверждать, что на метатекстовом уровне проявляется неосинкретический субъект.

Список литературы:

1. Абрамов, А. А. Промышленной зоны красивый и первый поэт / А. А. Абрамов // Альбион. –2008. – № 1. – С. 147-166
2. Аллева, А. Ангелы, поэты, боги, манекены: фигуры отражения в стихах Бориса Рыжего / А. Аллева // Russian Literature. – 2010. – № 1. –      С. 1-12.
3. Аристотель. Риторика. Поэтика / Аристотель. – М. : Лабиринт, 2007. – 256 с.
4. Арсенова, Т. А. Борис Рыжий как поэт-хулиган в читательском восприятии / Т. А. Арсенова // Филологические проекции Большого Урала : Сб. ст. – 2010. – № 3. – С. 79-88
5. Бахтин, М. М. Автор и герой : К философским основам гуманитарных наук / М. М. Бахтин. – СПб. : Азбука, 2000. – 332 с.
6. Библер, B. C. Новое время и «внутренний диалог» / B. C. Библер. – М. : Наука, 1990. – 413 с.
7. Бондаренко, В. Поэтическая интонация смерти. О трагической судьбе Бориса Рыжего / В. Бондаренко // Литературная газета. – № 29 (5932). – 2003. – С. 13-16.
8. Бройтман, С. Н. Субъектная структура русской лирики XIX – начала XX веков в историческом освещении / С. Н. Бройтман // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. – Т. 47. – 1988. – № 6. – С. 527 - 538.
9. Быков, Д. Портрет четвертый: Рыжий / Д. Быков // Трибуна [Электрон. ресурс]. Режим доступа: http://www.anekdot.ru/salon/tribuna4.html.
10. Быстров, Н. Л. Музыка и поэзия в творчестве Бориса Рыжего / Н. Л. Быстров // Russian Literature. – 2010. – № 1. – С. 23-29.
11. Верхейл, К. Радость искусства, или Ударения Бориса Рыжего / К. Верхейл // Знамя. – 2007. – № 8. – С. 12-16.
12. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский. – Л. : Лениздат, 1940. – 500 с.
13. Гинзбург, Л. Я. О лирике / Л. Я. Гинзбург. – Л. : Советский писатель, 1974. – 400 с.
14. Горлова, Н. Ужас красоты [рецензия на поэтический сборник «Оправдание жизни»] / Н. Горлова // Литературная газета. – 2005. – №2. – С. 2-8.
15. Живаева, В. П. Борис Рыжий: жизнь после смерти / В. П. Живаева // Свердловская областная универсальная научная библиотека. – 2004. – С. 91-96.
16. Казарин, Ю. В. Поэт Борис Рыжий : монография / Ю.В. Казарин. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2009. – 310 с.
17. Корман, Б. О. Лирика Н. А. Некрасова / Б. О. Корман. – Воронеж, 1964. – 390 с.
18. Корман, Б. О. Литературоведческие термины по проблеме автора / Б. О. Корман. – Ижевск, 1982. – 236 с.
19. Кузин, А. В. Следы Бориса Рыжего / А. В. Кузин. – Екатеринбург : Издательство Уральского университета, 2004. – 105 с.
20. Кушнер, А. Стихи, переписка, разговоры с Борисом Рыжим / А. Кушнер // Russian Literature. – 2010. – № 1. – С. 87-96.
21. Лангерак, Т. Заметки о «поздних» стихотворениях Бориса Рыжего / Т. Лангерак // Russian Literature. – 2010. – № 1. – С. 97-111.
22. Машевский, А. Последний советский поэт : О стихах Бориса Рыжего / А. Машевский // Новый мир. – 2001. – № 12. – С. 32-54
23. Миллер, Л. Е. На память узелки / Л. Е. Миллер. – М., Издательские решения, 2016. – 208 с.
24. Онуфриева, Н. И. «Сказочные Свердловск» Бориса Рыжего / Н. И. Онуфриева // Литература Урала: история и современность : Сборник статей. – Вып. 4 : Локальные тексты и типы региональных нарративов / Ин-т истории и археологии УрО РАН. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2008. – 195 с.
25. Остапенко, И. В. Природа в русской лирике 1960-1980-х годов : от пейзажа к картине мира / И. В. Остапенко. – Симферопополь : Ариал, 2012. – 432 с.
26. Пурин, А. Памяти Бориса Рыжего / А. Пурин // Звезда. – 2005. – № 7. – С. 62-74.
27. Рыжий, Б. Б. Стихи / Б. Б. Рыжий. – М. : Издательство Пушкинского Фонда, 2014. – 368 с.
28. Сильман, Т. И. Заметки о лирике / Т. И. Сильман. – М. : Советский писатель, 1977. – 224 с.
29. Собенников, А. С. Поэзия Бориса Рыжего: образ лирического героя / А. С. Собенников // Литература Урала: история и современность : Сборник статей. – 2008. – Вып. 3. – С. 91–99.
30. Сухарев, Д. А. Влажным взором / Д. А. Сухарев // Иерусалимский журнал. – 2011. – № 39. – С. 12-19.
31. Сухарев, Д. А. Поэзия Бориса Рыжего [рецензия на сборник «Стихи. 1993–2001»] / Д. А. Сухарев // Знамя. – 2004. – № 12. – С.14-19.
32. Тамарченко, Н. Д. Теория литературы : в 2 т. / Н. Д. Тамарченко, В. И. Тюпа, С. Н. Бройтман. – Москва : Academia, 2014. – Т. 2. – 512 с.
33. Томашевский, Б. В. Теория литературы. Поэтика / Б. В. Томашевский. – М. : Книга, 1999. – 672 с.
34. Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Н. Тынянов. – М. : Мысль, 1977. – 218 с.
35. Хализев, В. Е. Теория литературы / В. Е. Хализев. – М. : Аcademia, 2013. – 432 с.
36. Шайтанов, И. Борис Рыжий: последний советский поэт? / И. Шайтанов // Дело вкуса: Книга о современной поэзии. – М.: Время, 2007. – С. 519-533.
37. История Философии : Энциклопедия / А. А. Грицанов, Т. Г. Румянцева, М. А. Можейко. – Минск : Книжный Дом, 2002. – 656 с.