Образы-ощущения и образы-переживания в произведениях русской литературы

Воссоздание образа человека в художественном тексте – одна из сторон художественной антро­пологии, которая представляет собой «отдельную область изучения художественного мира писателя, имеет дело не с реальным человеком, а с образом человека, создаваемым писателем в художественном твор­честве» [2, c. 379]. Особое место в художественной антропологии занимает телесность как средство материализации образа человека в художественном тексте. Художественный текст в отличие от других видов искусств способен фиксировать человека в его движении, перемещении, тем самым показывая способность выражать с помощью тела его отношение к миру, событиям, другим людям. Изображение человека в его подвижности может быть передано с помощью различного рода приемов, которые можем обозначить как кинесические, а кинесика может выступать специфическим средством создания телесного образа, своеобразной моторикой различных частей тела, отображающей эмоциональные реакции человека.

При воссоздании в художественном тексте человека автор, как правило, соединяет человека телесного и человека духовногов его зримом и скрытом взаимоотношении с миром. Значительную роль играет внутреннее состояние человека, которое проступает в тексте через образы-ощущения и образы-переживания.

Можем говорить, что наиболее распространенными образами-переживаниями в литературе являются любовные переживания. В русской литературе впервые любовная тематика появилась в XVII веке, когда церковная литература уступила место светс­кой литературе. Последующий век, XVIII-й, оказался строгим классицистическим веком, где четко проя­вили себя такие нравственно-этические принципы, как долг, честь и служение отечеству. Именно в эту пору приоритетное место занял конфликт между чувством и долгом, именно с этим были связаны переживания героя, его мотивация в художественном произведении.Но конец XVIII и начало XIX века дали возможность по-новому взглянуть на человека, наделив его подлинными чувствами и переживаниями, которые и раскрыли в нем концепт человека «естественного».

Чувственный образ сложился в русской литературе в эпоху сентиментализма с подачи русского писателя XVIII века Н.М. Карамзина, который один из первых уловил необходимость раскрыть чувственную душу русского человека и передать ее трагичность через ощущения и переживания.

В прозе Карамзина проявили себя эмоционально-психологическоесодержание повествования и анализ душевной жизни. Жанр, разработанный писателем, обозначили не иначекак «чувствительная повесть». Для русской литературы конца XVIII века это было открытие нового понимания человека, его природы. Главная героиня «Бедной Лизы» предстала как воплощение сентиментального понимания «естественного человека».

Вслед за ним поэты раннего русского романтизма К.Н. Батюшков и В.А. Жуковский в своих элегиях создали «мир поэзии и поэтических образов» – от восторженных, как у раннего Батюшкова, до трагических – у Жуковского.Поэзия К. Батюшкова, «презренно» названная современниками «легкой», внесла свой аромат античного образа с его слегка эротической исповедальностью, нежно прикрытой телесностью, что способствовало появлению чувственного, осязаемогообраза, раскрываемого через ощущения и легкое прикосновение:

…Все с утром оживает,

А Лила почивает

На ложе из цветов…

И ветер тиховейный

С груди ее лилейной

Сдул дымчатый покров…

И в локоны златые

Две розы молодые

С нарциссами вплелись;

Сквозь тонкие преграды

Нога, ища прохлады,

Скользит по ложе вниз…

Я Лилы пью дыханье

На пламенных устах,

Как роз благоуханье,

Как нектар на пирах!..

                                     («Мои пенаты»)

Автор изобразил пробуждение юной красавицы, сделав акцент на тактильности образа, на чувственном прикосновении, на ощущении легкости: «ветер тихо­вейный»; «с груди ее лилейной»; «дымчатый покров»; «Две розы молодые/С нарциссами вплелись»; «тонкие преграды»; «скользит по ложе вниз»; «я Лилы пью дыханье».

Поэзия Жуковского, идущая от традиции средневекового образа, пронизана ощущением сум­рачности, непознанности, хладности:

…Не рождены вы для внимания;

Вам непонятен чувства глас;

Стремишься к вам без упования;

Без горя забываешь вас.

Пускай же к вам, резвясь, ласкается,

Как вы, минутный ветерок;

Иною прелестью пленяется

Бессмертья вестник –мотылек…

                               («Мотылек и цветы»)

В этом стихотворении Жуковского, которое по своей образности напоминает батюшковское стихотворение, где также присутствует «ветерок»; «резвясь, ласкается»; «прелестью пленяется»; «мотылек», казалось бы, чувствуется легкость и безмятежность, но одновременно пробивается непостижимость и упоминание о трагичности мира: «не рождены вы для внимания»; «вам непонятен чувства глас»; «без упования»; «бессмертья вестник» и ветерок уже «минутный», что говорит о неминуемом завершении своего пути.

Для романтического героя М.Ю. Лермонтова характерно ощущение одиночества и вечности:

«…Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И нежаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!..».

                        («Выхожу один я на дорогу…»)

Состояние сна и небытия подчеркивает глобальное одиночество и противостояние маленькой человеческой частички огромному миру космоса. Что для романтического героя «свобода» и «покой»? – безмятежность сна как еще одного – третьего прост­ранства, отличного от земного и небесного, от реального и придуманного, удаленного в мир мечты и грез. «Я б хотел забыться и заснуть…» – что в этом состоя­нии забытия может чувствовать лирический герой? – возможно,некую нерасторжимую связь с самим собой, со скрытыми возможностями человека, связь, снисхо­дящую свыше.

Нечто похожее ощущает и герой известного рассказа А.П. Чехова Дмитрий Старцев, но это уже не романтический герой, а герой из реалистической классической литературы: «На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий ни на что другое, – мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем. Кругом безмолвие; в глубоком смирении с неба смотрели звезды…» («Ионыч»).

Через проникновение в самые сокровенные тайники души человек начинает осознавать суть и смысл своего существования. Это достигается автором через образы-ощущения и образы-переживания. Эти образы-ощущения/образы-переживания передаются путем зрительных и осязаемых картин: луна, лунный свет, который «хорош и мягок», игра теней и света, запах листьев, безмолвие и звездное небо, жизнь тихая, прекрасная, вечная, где все пронизано прощением, печалью и покоем.

Этот мотив постижения вечности и осознания себя в пространстве вечности продолжается в повести Чехова «Степь»: «Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознание одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены. Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла, равнодушные к короткой жизни человека, когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной…».

В приведенном фрагменте образы-переживания неотрывны от хронотопа, художественное прост­ранство устремлено вверх, как небо, душа, мысли, а время измеряется не годами, а тысячелетиями, по сравнению с которыми жизнь человека коротка, и человек, соприкасаясь с непонятностью мира, пытается найти смысл своего существования, эта ситуация его пугает, и он начинает осознавать сущность жизни как «отчаянной, ужасной». Благодаря антитезе образы-переживания в этом случае достигают философского звучания.

Человек всегда старался постичь и познать самого себя. Психологически-чувственный портрет, созданный писателем, кодируется, скрываясь за образами реальной действительности, распредмечивая которые автор создает ассоциативный ряд, используя художественные приемы реминисценции, аллюзии, развернутой метафоры.

В рассказе И.С. Тургенева «Певцы» герой- рассказчик использует такой ассоциативный образ: «Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянью зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю, навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова». Писатель, передавая переживания своего героя, усиливает звуковую картину путем передачи эмоционального настроения: «Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы…».

Слезы – крайняя точка эмоционального напряжения человека. В античной теории искусства Аристотелем была выведена своеобразная формула о катарсисе – «очищении». Возможно, слезы как часть самоочищения позволяют человеку почувствовать и ощутить собственную природу и очистить свою душу от накопившегося негатива. Параллельно слезам может быть показан и смех, снимающий напряжение. Слезы и смех могут быть взаимозаменяемыми. Это разные проявления человеческой психики, но различные лишь по модулю своего прояв­ления. И смех, и слезы – это отражение чувствований и переживаний человека. Смех необходим человеку. В художественном произведении порой смех и трагизм пересекаются. Нерасторжимую связь смешного и трагичного можем наблюдать в романах грузинского прозаика Н.В. Думбадзе, эти две категории – комичес­кого и трагического – существуют в одном эмоциональном поле, это становится ключом к пониманию всего творчества писателя.

Образы-переживания напрямую связаны с теми чувствами, которые испытывает человек, и, помимо чувств радости и горя, это могут быть чувства страха, ненависти и мести. Как же чувство страха передается в художественном произведении? Ярким примером этого может быть повесть Н.В. Гоголя «Вий». Гоголевский герой Хома Брут так переживает чувство страха: «Сердце у философа билось, и пот катился градом». Гоголь создал картину столкновения набожного человека с темными силами. Повесть Гоголя построена на национальных фольклорных мотивах.

В балладе Жуковского «Людмила» автором создается пугающая картина соприкосновения с миром теней и явлением мертвеца в мир живых, заимствованная из западноевропейского образца. Если страхи гоголевского героя развеиваются с приходом рассвета и криком петуха, то в балладе «Людмила» присутствует запредельная «другая» реальность, оказавшаяся неизбежной. Но в том и другом случае финал трагичен.

По мнению исследователя пушкинских «Маленьких трагедий» Е.А. Маймина [1], все пьесы этой тетралогии пронизаны страстями: скупостью («Скупой рыцарь»), завистью («Моцарт и Сальери»), любовью («Каменный гость»), жаждой к жизни («Пир во время чумы»), каждая из них проникнута ощущением тревоги и той самой трагичностью, которая и определила сущность пушкинских пьес.

Порождением чувства ярости молодого героя «Скупого рыцаря» Альбера, как сам он признается, была скупость:

«…И славили герольды мой удар:

Тогда никто не думал о причине

И храбрости моей и силы дивной!

Взбесился я за поврежденный шлем;

Геройству что виною было? – скупость...»

Но это не та скупость, которой наделен был его отец. Альбер вовсе не скуп, когда отдает последнюю бутылку вина больному кузнецу, он скорее беден, но не может не участвовать в рыцарских турнирах, и его переживание связано с благородством истинного рыцаря. В отличие от Альбера его отец испытывает совсем другие переживания, когда спускается в подвал к своим сундукам. Вот как Пушкин передает переживания и ощущения старого скупца:

«...Я каждый раз, когда хочу сундук

Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.

Не страх (о, нет! кого бояться мне?

При мне мой меч: за злато отвечает

Честной булат), но сердце мне теснит

Какое-то неведомое чувство...

Нас уверяют медики: есть люди,

В убийстве находящие приятность.

Когда я ключ в замок влагаю, то же

Я чувствую, что чувствовать должны

Они, вонзая в жертву нож: приятно

И страшно вместе...»

Силу подобных переживаний Пушкин вложил в уста другого своего героя – Сальери («Моцарт и Сальери»).

1) «…Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. – О небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений – не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан–

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт…»

2) «…хоть я не трус,

Хотя обиду чувствую глубоко,

Хоть мало жизнь люблю. Всё медлил я.

Как жажда смерти мучила меня,

Что умирать? я мнил: быть может, жизнь

Мне принесет незапные дары;

Быть может, посетит меня восторг

И творческая ночь, и вдохновенье…»

Метания героя, его внутренний мятеж могут быть представлены в тексте художественного произведения через развернутую метафору. Вот как это создается поэтом ХХ века В.В. Маяковским в его поэме «Облако в штанах», который в силу игры слов передает боль и переживания, раскрывая смысл фразы «нервы расшалились»:

«Слышу:

тихо,

как больной с кровати,

спрыгнул нерв.

И вот, –

сначала прошелся

едва-едва,

потом забегал,

взволнованный,

четкий.

Теперь и он и новые два

мечутся отчаянной чечеткой…»

Человек может испытывать огромное количество оттенков своих переживаний, которые автор литературного произведения в силу своей индивидуальности запечатлевает в художественном тексте весьма разными способами и приемами. И во многом это зависит от содержания тех картин жизни и действительности, которые сформированы временем и эпохой, и само литературное произведение становится частью того литературного направления или течения, которому принадлежит, в силу этого обстоятельства и сам человек, и его переживания в художественном сознании писателя отражаются весьма разнымиспособами. Так, в литературе первых десяти­летий XXI века, представленной в большинстве своем литературой постмодернизма, человек ощущает свою потерянность в мире, мире абсурда и хаоса. Этот человек, стараясь уйти от реальности, погружается в свой мир созерцательности и отстраненности. Его ощущение и понимание мира становится доминирующим в художественной концепции автора. Герой-одиночка, выключенный из социума, становится главным аргументом в литературном произведении эпохи начала ХХI века.

В результате рассмотрения образов-ощущений/образов-переживаний можем отметить их значение для раскрытия художественной концепции человека, сформированной различными эпохами, литературными направлениями и течениями –от сентиментализма, романтизма, реалистического искусства до модернизма; проанализировать как одну из сторон художественной антропологиипри создании облика человека в художественном тексте.