ФОРМИРОВАНИЕ ОБРАЗА ДЖ.Б. ПРИСТЛИ НА СТРАНИЦАХ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ» В 1930-е — 1960-е гг.

АННОТАЦИЯ

Статья посвящена изучению эволюции образа английского писателя и драматурга Джона Бойнтона Пристли на страницах «Литературной газеты» под влиянием историко-культурного контекста взаимодействия как самого писателя с СССР, так и советско-британских отношений в целом. В фокусе внимания находятся номера за 1930-е — 1960-е гг., так как именно на этот период приходится наиболее активное присутствие фигуры Пристли в советских СМИ. Учитываются контексты появления имени Пристли и ипостаси, в которых он выступал; изучаются задачи, которые преследовала та или иная публикация, способы создания авторами статей положительного и отрицательного образа драматурга. Делается вывод о собирательном образе Дж.Б. Пристли на страницах «Литературной газеты» в указанный период времени.

ABSTRACT

The article studies the evolution of the image of the English writer and dramatist John Boynton Priestley in the issues of the Literary Gazette as conditioned by the historical and cultural contexts of the interaction between the writer and the USSR as well as the overall Soviet-British relations at the time. The research focuses on the issues of the 1930s — 1960s for that period was marked by Priestley’s most active presence in the Soviet media. The article considers the context and roles in which Priestley is mentioned in the articles, the aims pursued by particular publications and the means employed by the article authors in order to create positive and negative perceptions of the dramatist. The article comes to a close with a conclusion on the collective image of J.B. Priestley in the Literary Gazette within the given period of time.

Ключевые слова: Дж.Б. Пристли, «Литературная газета», журнал «Colliers», литературная критика, имагология, PR-технологии, советско-британские отношения.

Keywords: J.B. Priestley, Literary Gazette, Colliers, literary criticism, imagology, PR, Soviet-British relations.

Введение

Английский писатель, критик и драматург Джон Бойнтон Пристли (1894–1984) был весьма противоречивой фигурой. Его литературные техники, политические пристрастия и эстетические предпочтения неоднократно менялись в течение жизни, что, с одной стороны, обусловило многообразие жанров, форм и тем его произведений, а с другой, спровоцировало диаметрально противоположные трактовки его литературной и общественной деятельности как в советских, так и в зарубежных СМИ.  Данное исследование предлагает сосредоточиться на трансформации, которую публичный образ Пристли претерпел в статьях и критических рецензиях, публиковавшихся на страницах «Литературной газеты». Целью исследования является соотнесение изменений в культурном и политическом взаимодействии как самого драматурга с СССР, так и в советско-британских отношениях в целом, с меняющимся отношением к писателю критиков и обозревателей «Литературной газеты». С учетом исторического контекста мы постараемся определить задачи, которые преследовала та или иная публикация, и рассмотрим способы создания авторами статей положительного и отрицательного образа драматурга.

Материалы и методы

Выбор «Литературной газеты» как источника анализируемых публикаций обусловлен не только тем, что это старейшее периодическое издание в России, но, в первую очередь, статусом и влиянием, которыми данный печатный орган обладал в советское время, формируя литературные вкусы и культурные предпочтения граждан СССР, знакомя свою аудиторию с новыми зарубежными авторами, создавая, а иногда и разрушая их репутацию.

Пример судьбы Дж.Б. Пристли в этом случае будет как нельзя более показательным. И, поскольку наиболее часто упоминания драматурга в «Литературной газете» встречаются в период с 1930-х по 1960-е гг., наш анализ будет строиться на материале публикаций, вышедших в указанные десятилетия. С методологической точки зрения, выбор материала диктует необходимость анализа текста с позиций прагмастилистики (актуальность изучения прагмастилистических компонентов публицистических текстов подчеркивается, например, Ю.Ю. Яшутиной [26]) и дискурс-анализа, в то время как обозначенная цель исследования предполагает использование элементов историко-биографического и культурологического подходов.

Результаты и обсуждение

Первое упоминание о Дж.Б. Пристли на страницах «Литературной газеты» можно встретить в 1934 г., когда массовый советский читатель еще не был знаком с его произведениями. 27 августа на Всесоюзном съезде советских писателей, где творчество мастеров пера рассматривалось в контексте притяжения двух полюсов  — социализма и фашизма, прозвучал доклад английской писательницы и критика Амабель Уильямс-Эллис, которая разделила молодое поколение современных ей британских писателей на несколько категорий и отнесла Пристли к так называемой «срединной группе». По ее словам, это писатели «которые уже ощущают нечто из окружающей социальной обстановки и сознательно чувствуют, что в мире что-то происходит. Наиболее популярен из них романист Пристли, а также драматург Ноэль Кауард. Оба они имеют обширную читательскую публику и потенциально являются фашистами, хотя “старомодного” порядка. Пристли почитает себя продолжателем диккенсовской традиции» [12, с. 2].

Приведенная репортером «Литературной газеты» цитата производит двоякое впечатление. С одной стороны, социальная чуткость в сочетании с бережным отношением к наследию Ч. Диккенса свидетельствовали в пользу Пристли; приписанная же ему склонность к фашизму вызывала настороженность.  Однако сомнения на этот насчет были быстро развеяны в «Правде», где вскоре появились заметки об антифашистских выступлениях писателя. Уже в следующем году Пристли положительно зарекомендовал себя, войдя в список кандидатов на членство в бюро Международной ассоциации писателей для защиты культуры; в президиум ассоциации, как известно, входил М. Горький, а также такие «друзья Советского Союза», как А. Жид, Р. Роллан, Р. Валье-Инклан и Б. Шоу. А еще год спустя Пристли недвусмысленно высказался в поддержку проекта Конституции СССР 1936 г.:

«Я уверен, что новая советская Конституция произведет самое отрадное впечатление на английское общественное мнение, которое дорожит демократическими свободами. Это, несомненно, будет способствовать сердечной дружбе между обеими странами, что так необходимо для борьбы за мир.

Ваша конституция дает человеческой личности такие возможности размаха, которые далеко опережают другие страны. Прочность вашего социального режима обеспечена, и при гарантиях личной свободы, которые дает новая Конституция, художник имеет возможность выявить все силы своего таланта.

С давних времен существует мечта об идеальном государстве, в котором науки и искусства находятся на вершине почета и неразрывно слиты с жизнью. Какое счастье дожить до осуществления этой мечты!» [16, с. 5].

Разумеется, что расположение одного из «наиболее популярных» в Англии писателей незамедлительно способствовало росту интереса к нему в Советском Союзе. И если в первой половине 1930-х гг. имя Пристли было мало известным, то уже в 1937 г. в «Литературной газете» выходит пространная статья П. Балашова «Поиски героизма в английской литературе», где, несмотря на то, что основным объектом анализа был роман Дж. Барка «Серьезная операция», Пристли критик также уделил большое внимание.

Отметив «глубочайший пессимизм» и засилье «полых людей» вместо полнокровных героев в британской литературе, Балашов указывает, что среди декадентствующих на манер Т.С. Элиота реакционеров в Англии все же постепенно появляются писатели, которые понимают, что «подлинные люди и подлинный героизм возникают в условиях капитализма только там, где развертывается борьба народа с буржуазным обществом» [2, с 3]. И Пристли, в начале творческого пути выступавший «певцом “белых воротничков”», «занимательным рассказчиком-юмористом» и «поставщиком легкого занимательного чтива» для ограниченной и непритязательной публики, сегодня «начинает во всеуслышание заявлять, что далеко не все благополучно в старой веселой Англии» [Там же].

Приведенное суждение об эволюции Пристли как писателя свидетельствует о знакомстве советского критика с большим пластом его творчества, однако пласт этот был недоступен читателям статьи, так как единственным произведением Пристли, появившемся к тому моменту на русском языке, был роман «Они бродят по городу» (They Walk in the City: The Lovers in the Stone Forest), вышедший в переводе А. Александрова в 1936 г. Поэтому, чтобы не быть голословным и способствовать заочному знакомству аудитории с автором, Балашов привлекает цитатный материал, свидетельствующий о недовольстве героев Пристли капиталистической системой. В частности:

«“Так жить нельзя. Это не реальная жизнь. Надо жить так, как живут в СССР, где люди свободно могут творить и работать” — эти высказывания героев романа “Чудо-герой” [имеется в виду «Wonder Hero» 1933 г.] свидетельствуют о том, что писатель начал серьезно задумываться над судьбами человечества» [Там же].

Следует, однако, уточнить, что в самом романе (который не был переведен на русский язык вплоть до 1960 г.) приведенное высказывание является вольной цитатой, собранной из реплик двух персонажей: горничной, просвещающей скромную и неопытную девушку из провинции мисс Чэтвик, которой после победы на конкурсе красоты открылись прелести жизни большого города, что это лишь иллюзия, которой нельзя доверять; и рабочий Кибворт, который при первой встрече с ним читателя получает слегка ироничную характеристику от товарища «революционер, коммунист». Из уст Кибворта не звучит сентенций о том, что надо жить так, как живут в Советском Союзе, однако обсуждая со скептически настроенными рабочими и изобретателем Отли опыт русского коммунизма, он говорит: «Они — русские коммунисты. А мы будем английскими коммунистами. А это совсем другое дело. Но если вы думаете, что нам у них нечему поучиться, вы глубоко ошибаетесь» [21, c. 160].

В контексте упомянутой Балашовым высокой оценки, данной Пристли достижениям советской демократии, а также приведенного нами выше мнения писателя о новой Советской Конституции, подобное «домысливание» идеи в основе реплики Кибворта представляется не столь большой вольностью со стороны автора статьи. В то же время Балашов предостерегает читателя от слишком поспешных выводов о зрелости позиции английского романиста: «...мы не должны переоценивать степень понимания им проблем борьбы за социализм. Он пытается приблизиться к теме героической борьбы масс и пробует даже нарисовать образ коммуниста Кибворта, организующего борьбу безработных. Но его Кибворт не революционер, не герой, а схема, написанная не без влияния обывательских представлений о коммунистах. Его “Чудо-герой”, мелкий служащий Хэбл, ставший жертвой буржуазной прессы, страдает, выбит из колеи, но он, как и сам Пристли, еще не изжил обманчивых иллюзий, он надеется, что рано или поздно нарушенное равновесие восстановится и жизнь потечет по-прежнему ровно и гладко. Поэтому тема страданий “мелкого человека” так и не переросла у Пристли в тему героической борьбы масс» [2, c. 3].

Вставшему, таким образом, на верный путь художественных поисков писателю, по мнению Балашова, предстоял долгий путь развития и избавления от иллюзий. Тем не менее, главной задачей статьи было привлечь внимание к феномену творчества Пристли и пробудить к нему интерес. Задача эта оказалась выполненной, так как в следующие два года появился ряд крупных статей А. Мацкина, Л. Борового, И. Звавича и В. Финка, уже целиком посвященных Пристли и его произведениям. Здесь Пристли выступает уже в трех ипостасях: как романист, как драматург и, неожиданным образом, актер.

Последней роли, взятой на себя писателем, посвящена заметка «Кому вы говорите!», где Л. Боровой рассказывает советской публике анекдот (в английском смысле этого слова), повествующий о том, как Пристли, многократно и «совершенно безнаказанно» [4, c. 2] нарушавший основные законы театра, вынужден был на собственном опыте узнать, насколько нелегко приходится актерам в постановках его пьес, когда он был вынужден заменить на сцене актера Ф. Петингелла и сыграть за него роль фотографа Генри Ормонройда из пьесы «Когда мы поженимся» (When We Are Married, 1938). Статья написана в добродушной манере, и отдает должное хоть и не идеальной, но вполне достойной работе Пристли на сцене, однако не лишена острой усмешки в сторону драматурга, несколько раз забывавшего реплики, некогда написанные собственной рукой, и «получившего по заслугам» за свои дерзкие эксперименты.

В то же время взыскательный театральный критик А. Мацкин в октябрьском номере «Литературной газеты» как раз упрекает Пристли в недостаточном дерзновении, правда, не столько на уровне формы, сколько в отношении философской установки его пьесы «Опасный поворот» (Dangerous Corner, 1932). Пьеса Пристли освещается критиком в контексте модернистской традиции, заложенной «новыми» драматургами. Указывая на композиционное и тематическое сходство «Кукольного дома» Ибсена и «Опасного поворота», с идейной точки зрения, Мацкин отдает предпочтение Ибсену, так как он выбирает путь бесстрашного правдоискательства и стоит на позициях «чистоты и прямоты человеческих взаимоотношений», в то время как Пристли «приподнимает край занавеса, показывает нам безобразную истину и тут же задергивает занавес, словно говоря: от того, что люди будут знать, каковы они на самом деле, ничего хорошего не получится. Не откапывайте вашу правду. Избегайте крутых поворотов!» [17, c. 5]. Отсюда Мацкин делает вывод, что для современного читателя и зрителя пьеса, появившаяся полвека назад, оказывается ближе, нежели произведение, порожденное его собственной эпохой, так как «нравственная проповедь Ибсена была куда более искренней и нелицеприятной» [Там же].

Для И. Звавича же Пристли интересен в первую очередь как романист, а уже затем драматург. Анализируя роман «Они бродят по городу», Звавич ставит его в один ряд с произведениями Ч. Диккенса и У. Теккерея. Критику импонирует, что «Пристли — демократ» [10, c. 2] и создал  главную героиню Розу женственной и нежной, обнаружив эти привлекательные черты «в девушке из народа», и, таким образом, «противопоставил ее, истинную дочь народа, отвратительным фигурам лондонского полусвета, холодным и бездушным хлыщам-джентльменам, пустым и надменным леди», обитающим в «джунглях капиталистического города-левиафана» [Там же]. Однако если «антипатии» Пристли к бездушной и меркантильной цивилизации обозначены четко, то, по мнению Звавича, гораздо меньше ясности в его симпатиях. И несмотря на отсутствие в прозе Пристли элитизма, что выгодно отличает его от других британских романистов, его склонность писать символами снимает остроту противопоставления «маленького человека» капиталистической машине. Тем не менее критик отдает должное Пристли-стилисту: у него «есть чему поучиться» [Там же].

В 1939 г. Звавич напишет статью об А. Кронине «Неустойчивый талант», где имя Пристли встречается лишь на уровне упоминания. Но упоминания весьма важного, так как теперь английский драматург причислен к ряду «популярных у нас» писателей (куда в том числе входят О. Хаксли и Р. Олдингтон). При этом Звавич обращает внимание читателя, что Пристли, как и Олдингтон, писатель-интеллигент, и оба они «часто ошибаются, но остро мыслят и остро чувствуют», однако их заблуждения заслуживают меньшего осуждения, нежели поведение Кронина, который «не проявил себя борцом за те идеалы, в которые, казалось бы, верит», а потому рискует пополнить «достойную сожаления группу писателей», «поставляющих чтиво для обывателей» [9, c. 2].

Таким образом, Пристли в трактовке Звавича, совмещает в себе черты интеллигента, представителя культурной элиты Англии, но при этом не чуждого народу и стремящегося утвердить человеческое достоинство, вскрывая язвы и лицемерие коррумпированного капитализмом высшего света.

Череда дифирамбов Пристли продолжается и в статье В. Финка, посвященной анализу постановки «Опасного поворота», созданной Г.М. Козинцевым в Ленинградском театре комедии в 1939 г. Хотя спектакль вызвал у Финка множество нареканий, само произведение, изобличающее лицемерие и ханжество «бурзжуазной идиллии», критик назвал «маленьким шедевром драматургии», а его автор удостоился звания мастера: «“Опасный поворот” Пристли — острая и ядовитая сатира на современное буржуазное общество. Сделана пьеса, как уже сказано, с исключительным, прямо-таки ювелирным мастерством, — и смотрится с напряженным и ни на секунду не ослабевающим интересом» [25, c. 5].

Нужно заметить, что не все литературные критики и драматурги, писавшие для «Литературной газеты», поддерживали столь высокую оценку драмы Пристли: кто-то называл ее популярность недоразумением, а М. Левидов, анализируя ту же постановку Козинцева, написал разгромную рецензию, как на режиссерскую интерпретацию, так и на оригинал [См.: 14, с. 5]. Однако подобные «качели» в оценках уже ставшей сенсацией драмы лишь добавляли интереса публики.

И в итоге буквально за три года, из никому не известного и не публикуемого в СССР писателя Пристли превращается в «популярного» и востребованного левого автора, «подлинного реалиста» [3, c. 2], знатока народной жизни, правдоискателя, блестящего стилиста и ювелира драматического искусства, открыто заявляющего о своем преклонении перед Ч. Диккенсом и А.П. Чеховым и отвращении к бездушной машине капитализма. Образ привлекательный и интересный для советской аудитории, даже несмотря на некоторую незрелость взглядов писателя на социализм и коммунизм.

О незрелости этих взглядов, согласно «Литературной газете», свидетельствуют в том числе критические статьи Пристли. Так, по Звавичу, Пристли — критик проницательный, однако ограниченный в своих выводах желанием отделить социально-реформаторскую роль писателя от эстетических категорий (как он делает это в своем анализе творчества Диккенса). Но даже это упрямое (и ошибочное, по мнению автора статьи) желание, отталкивающее Пристли от знаменитой четверки писателей старшего поколения, служивших совестью нации, — Шоу, Уэллса, Голсуорси и Честертона, — обретает в критических статьях Пристли позитивное выражение.

Положительная программа выгодно отличает его от «нытиков и схематиков, которые вслед за Лоренсом и Джойсом копаются в глубинах психологии и ни на что не способны, кроме разглагольствований» [11, c. 2]. Присущий Пристли гедонизм в литературном анализе и в создании собственных героев роднит его с любимым учителем Диккенсом: «Пристли не только традиционалист, он и народный писатель, который умеет различить лучшие качества народной души не в тех, кто в лице верхних десяти тысяч представляет официальную Англию, а в подлинной английской демократии. В этом плане Пристли сознательно идет за Диккенсом, хотя как будто и чуждается его как социального реформатора» [Там же.].

Помимо «народного писателя» Пристли получает от критика и другие почетные звания «бытописателя английской провинции», «барда английской демократии», который «любит свой народ и остро переживает его тяготы и болезни» [Там же.]. И пусть согласиться с трактовкой Пристли своих литературных предшественников нельзя, его собственное перо выводит критику современного общества, исполненную подлинной страсти; оно не скрывает внутреннего смущения души, протеста против социальной действительности. Отсюда, заключает Звавич, вполне логично, что «начав с отказа от каких бы то ни было общественных обязанностей писателя, Пристли теперь сам вступает в ряды писателей прогрессивных. Он непоследователен, но эта непоследовательность ценнее холодного равнодушия пли примиренчества декадентов, вполне последовательных и ограниченных в своем эстетизме» [Там же].

В начале 1940-х гг. имя Пристли продолжит появляться в анонсах новых театральных сезонов или в контексте обсуждения современной драматургии, однако в основном на уровне упоминаний. Вторая активная фаза интереса к его фигуре придется на 1944–1945 гг. в связи с избранием его на должность председателя Литературной секции  лондонского Общества культурной связи с СССР. Контакты Пристли с Советским Союзом становятся более частыми и теперь носят официальный характер, в первую очередь осуществляясь через ВОКС (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей). «Литературная газета» публикует взаимные обмены телеграммами, содержащими соболезнования и поздравления, а также надежды и чаяния, связанные с грядущим окончанием Второй мировой войны. Так в январе 1945 г. Пристли напрямую обращается к читателям советского издания: «Большое спасибо за Ваши сердечные приветствия и наилучшие пожелания, которые я в свою очередь и от всего сердца посылаю Вам. Будем надеяться, что этот год увидит конец фашизма. Я собираюсь работать над книгами, пьесами и газетными статьями, стремясь выразить в них желания, надежды и опасения народа, и в то же время я буду делать все от меня зависящее, чтобы способствовать великому делу англо-советской дружбы и взаимопонимания» [1, c. 4].

С целью укрепления англо-советской дружбы, а также удовлетворения собственного любопытства осенью 1945 г. Пристли приезжает в Советский Союз, и в первые дни его визита на страницах «Литературной газеты» появляется интервью с писателем, которые располагает к себе читателя своим знанием русской и советской литературы (хоть, как он сетует, и недостаточным). Не обходя вниманием Пушкина и Маяковского, Пристли в первую очередь восхищается творчеством современных прозаиков — В.П. Катаева, К.М. Симонова, И.Г. Эренбурга, А.Н. Толстого и М.А. Шолохова. Такая осведомленность свидетельствует о том, что Пристли как нельзя лучше подходит на роль культурного амбассадора между Великобританией и СССР, а приводимые им примеры мероприятий и инициатив (литературные вечера, издание бюллетеня новинок советской литературы), организуемых Лондонским ОКС-ом, подтверждают слова об усилиях по сближению советского и британского народов делом. Одним из таких дел становится публикация на страницах газеты заметок Пристли по современной британской литературе, призванных «служить пособием для [советских] преподавателей английской литературы и студентов» [22, c. 4], пока не будет налажен более тесный обмен сведениями. Причем, как подчеркивает Пристли, его поразила скудость сведений по данному вопросу на фоне столь высокого интереса к нему советской публики. Поэтому заметки свои он набрасывал «урывками, пользуясь свободной минутой», но смеет надеяться, что они смогут «кое в чем помочь» и будут приняты «как знак дружбы» [Там же].

По возвращении Пристли на родину, выходит еще одна статья, где он рассуждает уже не только о прошлом и настоящем, но о совместном будущем британской и советской литературы. И при публикации данного текста редакция «Литературной газеты» чувствует необходимость сопроводить его собственным комментарием: «Читателю будут интересны прогнозы писателя Дж. Б. Пристли касательно литературы ближайшего будущего. Тем более, что устремления передовой английской литературы, о которых здесь говорится, перекликаются с некоторыми замыслами советских писателей. Вместе с тем статья Дж. Б. Пристли содержит ряд оценок, которые нам кажутся несправедливыми» [20, c. 2].

К подобным оценкам, в частности, можно отнести следующее наблюдение писателя: «Если англо-саксонская литература часто бывала слишком замкнутой и личной, советская литература часто бывала слишком широко базирующейся и слишком безличной» [Там же]. Не меньший скепсис у редакции вызвал и его вывод о необходимости синтеза советского и британского литературного опыта, где «чувство ответственности перед общей борьбой, присущее советским писателям» сочеталось бы «со страстным или проникнутым юмором индивидуализмом англо-саксонских писателей, которые умеют видеть человека, как такового» [Там же]. Однако издатели «Литературной газеты» объясняют соответствующие заявления Пристли тем, что он по собственному признанию, не в достаточной степени знаком с советской литературой, а потому «во многом излишне доверился ложной и тенденциозной информации о культурной жизни нашей страны» [Там же]. Таким образом, предупреждая возможный (и оправданный) протест читателя, редакция как бы просит его о снисхождении к заблуждениям западного автора, который все же стремится быть другом СССР.

В том, что касается анализа военных произведений Пристли («Затемнение в Грэтли», «Трое в новых костюмах», «Дневной свет в субботу») оценка критики тоже неоднородна: так, например, подчеркивая социальную значимость романа о возвращении трех солдат (сыновей помещика, фермера и рабочего каменоломни) к старой и представшей им теперь в совершенно новом свете мирной жизни,  А. Елистратова указывает на то, что разрушая «многие либеральные иллюзии о мире и единстве послевоенной Англии», он сам не свободен от иллюзий. А автор, пользуясь правом художника на отбор материала, явно избегает диктуемой ситуацией острой постановки политических вопросов о взаимоотношении армии и государства, армии и народа, а также целях, в которых ее могут использовать власть предержащие [7, c. 2].

В таком же увиливании Пристли от прямого конфликта уличает писателя и Н. Погодин в 1947 г., анализируя его позицию по поводу послевоенных действий США на международной арене. Весь пафос публичного Пристли направлен на утверждение национальной гордости, а также политической и экономической независимости англичан, и, как заявляет писатель, он «как англичанин, я не намерен принимать никаких покровительственных советов со стороны адвокатов крупного капитала» [19, c. 4]. Однако, сравнивая своевольничающее и агрессивно проводящее свою линию правительство США с «капризным пьяным гигантом», Пристли не упускает возможности сделать ему комплимент как «самому мощному правительсту на земле». Рассматривая это и другие двойственные высказывания возмущенного писателя, Погодин констатирует: «Оттого н получается неопределенное впечатление, что вы, Пристли, стучите по столу кулаком, подкладывая под кулак подушечку. Простите меня, но вы сердитесь с реверансами» [Там же]. И в целом гнев англичанина советский критик называет не более чем «скорбным».

Таким образом, в военное десятилетие на первый план выдвигается образ Пристли как культурного и общественного деятеля, чьи усилия по сближению народов Англии и СССР безусловно приветствуются советской стороной, однако при более детальном рассмотрении даже его открытость диалогу, как отмечают авторы статей, носит определенный налет западной пропаганды, что приводит его к заблуждениям. Что же касается Пристли как политического оратора, его нежелание высказаться со всей определенностью по острым вопросам в конце 1940-х гг. вызывает сожаление и настороженность, а в начале 1950-х провоцирует уже открытое осуждение со стороны советских коллег по перу.

Первый тревожный сигнал, свидетельствующий об отходе Пристли от прежде солидарной позиции с СССР проявился в его отказе подписать Стокгольмское Воззвание, призывавшее остановить гонку вооружений и запретить применение атомного оружия. В Советском Союзе в числе первых документ подписали Н. Тихонов, К. Федин, И. Эренбург, С. Щипачев и многие другие видные деятели культуры; документ получил и широкую поддержку среди рядовых представителей советского народа, собрав более 100 миллионов подписей. Тем больший вопрос вызывала позиция английского драматурга, который некогда поддерживал народный фронт, выступал за мир и осудил Фултонскую речь У. Черчилля, а теперь своим молчанием навлек на себя обвинения в пособничестве разжигателям новой войны.

На страницах «Литературной газеты» было опубликовано Открытое письмо писателям Запада от имени И.Г. Эренбурга, где он обратился в том числе и к Пристли с призывом занять единственно верную позицию:

«Я обращаюсь к вам, Джон Б. Пристли. Мы с вами не знакомы, но вы любезно сопроводили английский перевод моих статей военного времени вашим предисловием. В этом предисловии вы говорили, что цените писателя, выступившего против военных преступников. Не думаете ли вы, Джон Б. Пристли, что писателям необходимо выступить против военных преступников до того, как ими совершено преступление, и тем самым попытаться это преступление предотвратить? Несколько лет тому назад вы были в Москве, вы, наверно, успели заметить, что вас хорошо знают наши читатели и театральные зрители. Когда я вернулся из Парижа после Конгресса сторонников мира, советские люди меня спрашивала, участвовали ли вы в наших работах. Я не знал, как объяснить им ваше отсутствие. В Париже мне сказали, что вы отказались приехать на конгресс, потому что вы устали и потому что не верите в успех подобных совещаний. Я тоже устал, Джон Б. Пристли, я устал от многого: от той войны, которую я описал в книге, украшенной вашим предисловием, и от той войны, которую подготовляют теперь люди, думающие о своих частных интересах. Я вполне согласен с вами: приятнее писать романы или пьесы, нежели выступать на конгрессах или на конференциях. Но я не могу уклониться от ответственности перед моими читателями, и хотя я тоже устал, я обращаюсь к вам. Конечно, я не могу вам поручиться, что наше обращение остановит злоумышленников, но я вам ручаюсь, что если вы не выступите против атомного оружия и не поставите вашей подписи под нашим воззванием, вам не простят этого ваши читатели — ни в Москве, ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке».

Однако воспоследовавший обмен письмами не привел к желаемому результату. Таким образом, в Советском Союзе репутация Пристли как честного человека была подмочена, а в октябре 1951 г. ее постиг окончательных крах с выходом печально известного спецвыпуска американского журнала «Colliers», где драматург непосредственно присоединился к группе писателей, фантазировавших на тему Третьей мировой войны, которая, как было указано на обложке номера, должна была продлиться с 1952 г. по 1960 г. и закончиться поражением, а затем принудительной демократизацией и перевоспитанием Советской России и ее граждан. В то время как коллеги Пристли по перу изощрялись в фантазиях на тему последствий сбрасывания на Москву атомной бомбы, высадки воздушного десанта ООН в Уральских горах и восстаний политзаключенных в сибирских лагерях, миролюбивый драматург сосредоточился на более высоких материях, грезя о визите в 1960 г. в обновленную Россию, где его будут ждать старые друзья — представители этого удивительного русского народа, «народа суровых восточных степей, племени, которое целые столетия стояло в стороне от большой дороги европейской истории, расы, замкнувшейся в себе самой, грубой, но способной мечтать, понимавшей часто свою отсталость как нации, но тем не менее верившей в свою исключительную, может быть даже мистическую судьбу. (Народ, совершенно не подходящий для марксистской революции, но легко давший себя убедить, внушивший себе веру, что он может спасти весь мир)» [23, л. 10].

Там он проводил бы приятные, хоть и несколько утомительные вечера за трубкой в писательских клубах, которые даже после падения коммунизма будут продолжать свое творчески плодотворное существование по инерции. Освобожденные ураганом Третьей мировой войны писатели обновленной России оказались бы на традиционном перепутье: кто-то («европейская группа») ударился бы в эпигонство на манер западных образцов, а кто-то, напротив, погрузился в традиционно славянское самосозерцание с элементами самобичевания. Надежды на ренессанс русской литературы английский пророк связал с группой самобытных женщин-писательниц из группы «славян», чей талант до освободительной ядерной войны находился под коммунистическим спудом. И пусть судьба пьес самого Пристли в этом творческом климате была бы незавидна, но он искренне радовался бы постановкам возрождающихся после атомной бомбежки московских театров, среди которых МХТ даже в руинах сохранял статус «лучшего в мире», а бывший театр Красной Армии, «теперь переименованный в “Новый мир”, удивительно хорошо поставил музыкальную комедию “Парни и фифочки”» [Там же, л. 13].

В ответ на провокацию «Colliers», как позже выяснилось, щедро профинансированную американскими нефтяными магнатами, советская и зарубежная пресса разразилась бурей негодования. Пристли причисляли к проповедникам американизации и «бардам Пентагона», называли растленным, продажным — бывшим писателем.

Ровно месяц спустя после выхода номера «Colliers», в «Литературной газете» публикуется статья К.М. Симонова с полемичным названием «Занавес опускается...», жанр которой автор обозначил как «Опыт надгробного слова в связи с гражданской смертью бывшего писателя Джона Б. Пристли». Не отказывая писателю ни в юморе, ни в таланте, Симонов, тем не менее, подчеркивает, что по большей части Пристли растрачивает их на пустословие или внешне дерзкие, а на поверку вполне безопасные как для западных империалистов, так и для самого Пристли выпады против «мелких бородавок на теле капитализма». Такие выпады приобретают ему славу «апостола буржуазной свободы слова» и статус «неподкупного общественного деятеля», однако в «роли “левого” идеологического амортизатора летящей по ухабам машины английского империализма» Пристли на самом деле становится предателем:

«То, что он писал, порою снискивало к себе внимание не только тех немногих людей, чьи интересы он защищал (такое внимание вполне естественно), но и части тех многих людей, чьи интересы он предавал на своем литературном поприще, не больше и не меньше, чем любой другой социал-предатель на поприще своей парламентской или профсоюзной деятельности.

[…] Иногда, зная, что доброе слово, сказанное о Советском Союзе — это ключ к сердцу простых людей, он прибегал к декларациям о своих симпатиях к Советской стране. Он писал предисловия к книгам советских писателей, говорил притворно дружелюбные речи и даже ездил в Советский Союз, для того чтобы, по примеру Андре Жида, оставить себе про запас возможность наклеветать на эту страну (вящего правдоподобия ради ссылаясь на “личные впечатления”)» [24, c. 4].

В этих строках особенно ясно читается не просто разоблачение человека, предавшего некогда проповедовавшиеся им ценности и идеалы (в том числе дружбы между советским и британским народами), но горькое разочарование, испытанное лично Симоновым, который во время визита Пристли в 1945 г. неоднократно встречался, беседовал с драматургом, и даже допустил его в ближний круг, пригласив гостем к себе на дачу и познакомив с матерью и женой.

Не в меньшей степени личным оскорблением для Симонова, прошедшего Великую Отечественную войну, был и отказ Пристли поставить подпись под Стокгольмским Воззванием, после того, как о необходимости занять определенную позицию по вопросу войны и мира ему  «в печати напомнили люди, о которых он в свое время (и тоже в печати) писал, что ценит их мужественную борьбу против военных преступников. Эти люди спокойно и вежливо напомнили ему, что пора бы английскому писателю Джону Б. Пристли высказать свое недвусмысленное отношение к новым военным преступникам» [Там же], а Пристли «сделал вид, что страшно обижен тем, что кто-то что-то позволяет себе ему напоминать. Он, потеряв остатки юмора, отказался сотрудничать со сторонниками мира на том смехотворном основании, что русские не участвовали в международных театральных конференциях, где он председательствовал.

И, наконец, […] предложил заменить запрещение атомной бомбы — разоружением Советской Армии» [Там же].

В высшей же степени отвращение у Симонова вызывала та малодушная форма, которую приняло участие Пристли в самом номере «Colliers»:

«Так и кажется все время, когда читаешь эту статью, что, случись Джону Б. Пристли отвечать за нее перед честными людьми, он скомкает лицо в извиняющуюся полуулыбочку и скажет: “За что меня? Я ведь не Мерроу [Эдвард Р. Марроу. В номере «Colliers» именно ему принадлежала часть с описанием миссии по атомной бомбардировке Москвы]. Я не сбрасывал на Москву атомной бомбы. Я интеллигентный, я тихий, я чистенький. Я только насчет литературы и искусства”.

И захочется честным людям воздать Джону Б. Пристли, чистенькому людоеду в белых перчатках, полной мерой — и за прегрешения, и за оговорочки, и за его трусливую извиняющуюся полуулыбочку пожилой содержанки с «ярко выраженными левыми тенденциями» [Там же].

Рассмотрев таким образом эволюцию, а точнее деградацию английского писателя Дж.Б. Пристли, Симонов опускает занавес над его творчеством, а как на человеке призывает читателя поставить на Пристли крест.

Было ли тому виной желание исцелить уязвленное самолюбие или же действительное осознание реальности угрозы ядерной войны и ее последствий в связи с публикацией открытых писем ученых, доносивших до широкой аудитории опасности радиации, однако с конца 1950-х гг. Пристли все активнее выступает на митингах и в печати против ядерных испытаний и за принятие резолюции по разоружению. Теперь подпись господина Пристли присутствует на многих антимилитаристских документах — например, на петиции, призывающей к прекращению испытаний ядерного оружия, которую он вместе с Бертраном Расселом, и Джулианом Хаксли стремился распространить среди коллег в Королевском обществе. На протяжении 1958–1959 гг. Пристли активно участвует в митингах, присоединяется к движению «Поход за ядерное разоружение», становится одним из организаторов Европейского конгресса за ядерное разоружение и выступает с призывами к переговорам в печати:

«Пока некоторые из нас еще сохраняют здравый смысл, Англия должна заставить наше правительство путем убеждения, но затем, если будет необходимо, с помощью действий объявить всему миру, что англичанам надоело это ядерное безумие, что мы предлагаем покончить с ним желательно в компании с Америкой и Россией... Нужно так или иначе покончить с этим, и если необходимо, в одиночку. Все знают, что опасная игра слишком затянулась. Теперь необходим здоровый пример» [5, c. 3].

 Симптомы оздоровления позиции драматурга способствуют и постепенному потеплению в отношении к нему представителей советской культуры. Уже в конце января 1958 г. «Литературная газета», уведомляя читателей о новинках зарубежной литературы, снова начинает вводить произведения Пристли как несомненно вызывающие интерес.  В феврале 1959 г. группа общественных деятелей во главе с Н.С. Тихоновым отправляет организаторам Конгресса за ядерное разоружение (среди которых был и Пристли), письмо, призванное показать интерес к работе Конгресса, одобрение его результатов и в целом солидарность Советского комитета защиты мира с позицией участников конгресса, а также искренние пожелания дальнейших успехов.

Приглашение к наведению заново некогда сожженных мостов не остается безответным, и в качестве дружественного жеста Пристли присылает в Москву свою драму «Древо Линденов» (The Linden Tree, 1947), за постановку которой для телевидения сразу же принялся художественный руководитель Киевского русского драматического театра М.Ф. Романов. А в начале 1960-х гг. драматург дважды посещает СССР со своей третьей супругой Жакеттой Хоукс. Визит 1962 г. еще довольно подробно освещается репортерами «Литературной газеты», которые выбирают нейтральную характеристику Пристли как «хорошо известного советским читателям автора», ныне раскрывшем в себе талант художника:

«Я не был в вашей стране 17 лет. Мне очень хочется увидеть, чего вы достигли за это время. Мне бы хотелось также побольше поездить по вашей стране, побольше посмотреть. Это последнее стремление вызвано и желанием порисовать — я ведь не только писатель, но и художник» [6, c. 4].

Согласно отчетам журналистов, Пристли остался доволен увиденным. На него произвели большое впечатление успехи в строительстве, повсеместный энтузиазм советского народа в его стремлении к образованию и достижения в области поэзии и изобразительного искусства в южных республиках [18, c. 4].

Последний раз 70-летний писатель посетил Советский Союз в 1964 г. На этот раз ему была посвящена лишь одна крупная заметка, посвященная беседе с Пристли, состоявшейся в редакции самой «Литературной газеты», где он делился своими неутешительными впечатлениями от современной абсурдистской драматургии, но продолжал верить в то, что сильные духом люди (и в частности он сам) будут всеми силами способствовать расширению англо-советских контактов. Сопровождавшая репортаж фотография, сделанная М. Трахманом, показывала писателя добродушно смеющимся упитанным джентльменом, в котором можно было скорее узнать воплощение мистера Пиквика, нежели того «растленного» и меркантильного писателя, который за десять лет до этого вызывал всеобщее осуждение и праведный гнев. 

Заключение

Таким образом, можно сделать вывод, что в 1930-е гг., когда для Советского Союза было столь важно заручиться поддержкой видных писателей Запада, фигура Дж.Б. Пристли из безвестной быстро стала востребованной, и благодаря выходившим в «Литературной газете» публикациям вокруг его имени был создан героический ореол борца против капитализма за права «маленького человека». Драматургическое новаторство и блеск Пристли подвергались сомнению отдельными критиками (Левидовым, Гроу), однако их статьи уступали по численности тем, что пели дифирамбы заслугам писателя как стилиста и мастера детективной интриги.

В период Второй мировой войны литературная репутация Пристли укрепилась и за счет его активных контактов с СССР по линии ВОКС. Положительные отзывы о Советском Союзе, где он провел осень 1945 г., также расположили к нему советского читателя. Но все то время, что росла и крепла репутация Пристли как популярного в СССР автора, наблюдательные критики, писатели и переводчики (Елистратова, Мацкин, Погодин) различали в высказываниях писателя некоторую двусмысленность и критику буржуазного строя «с оглядкой».

Когда же в 1950-е гг. политическая позиция Пристли начала меняться и привела его от левых симпатий и миротворческих начинаний к участию в аморальном предприятии журнала «Colliers», прежняя нерешительность писателя и двусмысленность  высказываний сыграла с ним злую шутку, о чем на страницах «Литературной газеты» едко писал Д. Картэн: «Пристли говорит, что не знает, куда идет. Но мы можем ему это сказать. Он уже пришел. Со всей поспешностью, на какую он способен, он пришел в лагерь ренегатов и продажных писак, в лагерь профессиональных клеветников России и адвокатов американского империализма, в лагерь поджигателей войны и угнетателей простого народа. Это значит, что его кошелек может наполниться американскими долларами, но для его творчества это означает смерть» [13, c. 4]. Написанное же с гневным достоинством «надгробное слово» в адрес Пристли, вышедшее из-под пера К.М. Симонова, прозвучало звонкой пощечиной по улыбчивому лицу некогда популярного драматурга и опустило занавес на первый период его литературной и общественной жизни в СССР.

Однако в период «оттепели» в связи с изменениями в мировоззрении драматурга и политической обстановке в мире на страницах «Литературной газеты» произошло постепенное возрождение Пристли к жизни как писателя и человека. Разумеется, неприятный осадок от его выступлений в начале 1950х гг. остался, и, несмотря на в целом благожелательный настрой к творчеству драматурга на рубеже нового десятилетия, его публицистические выступления (например, статья «Литература и человек Запада») провоцировали то тут, то там замечания не только советских, но и зарубежных критиков по поводу склонности Пристли к «безвольной сентиментальности» [15, c. 4] и обвинения в непостоянстве его вкусов и приверженностей [8, c. 4]. Однако за поздний, но все же ценный вклад мистера Пристли в дело мира советская критика готова была вновь проявить к нему снисхождение.

Список литературы:

1. 1945 год будет годом побед // Литературная газета. № 3. 15 января 1945 г. С. 4.
2. Балашов П. Поиски героизма в английской литературе // Литературная газета. № 47. 30 августа 1937 г. С. 3.
3. Боровой Л. «Время и семья Конвей» // Литературная газета. № 41. 26 июля 1939 г. С. 2.
4. Боровой Л. Кому вы говорите! // Литературная газета. № 63. 15 ноября 1938 г. С. 2.
5. Всеобщее требование современности // Известия. № 73. 26 марта 1958 г. С. 3.
6. Гости из Англии // Литературная газета. № 123. 13 октября 1962 г. С. 4.
7. Елистратова А. Трое в новых костюмах //Литературная газета. № 14. 30 марта 1946 г. С. 2.
8. Затонский Д. Искусы лукавого беса // Литературная газета. № 67. 06 июня 1963 г. С. 4.
9. Звавич И. Неустойчивый талант // Литературная газета. № 34. 20 июня 1939 г. С. 2.
10. Звавич И. Призраки капиталистического города // Литературная газета. № 68. 10 декабря 1938 г. С. 2.
11. Звавич И. Пристли-критик // Литературная газета. № 44. 10 августа 1939 г. С. 2.
12. Какая прекрасная жизнь. Речь тов. Вильямс Эллис // Литературная газета. № 113 (529). 28 августа 1934 г. С. 2.
13. Картэн Д. Еще раз о Пристли // Литературная газета. № 17. 07 февраля 1952 г. С. 4.
14. Левидов М. Еще о Пристли // Литературная газета. № 46. 20 августа 1939 г. С.5.
15. Линдсей Дж. И в двадцатом — с нами ... // Литературная газета. № 16. 06 февраля 1962 г. С. 4.
16. Майорский Н. Английский писатель Пристли о Проекте Конституции СССР // Правда. № 167. 19 июня 1936. С. 5.
17. Мацкин А. Устарела ли «Нора»? // Литературная газета. № 58. 20 октября 1938 г. С. 5.
18. Месяц на советской земле // Литературная газета. № 138. 20 ноября 1962 г. С. 4.
19. Погодин Н. Скорбный гнев Дж.Б. Пристли // Литературная газета. № 55. 15 ноября 1947 г. С.4.
20. Пристли Дж.Б. Будущее литературы // Литературная газета. № 52. 22 декабря 1945 г. С. 2.
21. Пристли Дж.Б. Герой-чудотворец / пер. с англ. О. Меркулова. – М.: ДЭМ, 1989 г. 368 с.
22. Пристли Дж.Б. Краткие заметки об английской литературе // Литературная газета. № 43. 13 октября 1945 г. С.4.
23. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед.хр. 3553.
24. Симонов К.М. Занавес опускается... // Литературная газета. № 140. 27 ноября 1951 г. С. 4.
25. Финк В. «Опасный поворот» // Литературная газета. № 37. 5 июля 1939 г. С. 5.
26. Яшутина Ю.Ю. Понятие прагмастилистического аспекта в переводе текстов публицистического стиля // Университет на пути к новому качеству науки и образования: Национальная научно-практическая конференция с международным участием, Брянск, 24 сентября 2020 года. — Брянск: Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского, 2020. — С. 82–86.