«ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ РЕАЛИИ» В ПРОЗЕ ПЕЛЕВИНА

АННОТАЦИЯ

Виктор Пелевин является культовым писателем, его произведения называют постмодернистскими. Но его творческому методу намного больше соответствует некий вид переосмысленного гностицизма. В статье демонстрируется, как Пелевин сводит практически любой сюжет к игре, избегая самого вопроса, существует ли что-то вне подобной вселенной-игры. Эта идея реализуется у Пелевина в большей части его романной прозы, включая те, что разбираются в статье: «Чапаев и Пустота», «Шлем ужаса», «Generation П», «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами», «Transhumanism Inc.».

ABSTRACT

Victor Pelevin is a cult writer, his works are called postmodernist. But his creative method is much more in line with a kind of reimagined Gnosticism. The article demonstrates how Pelevin reduces almost any plot to a game, avoiding the very question of whether something exists outside of such a universe-game. This idea is realized by Pelevin in most of his novel prose, including those that are discussed in the article: "Chapaev and Void", "Helmet of Horror", "Generation P", "Methuselah's Lamp, or the Ultimate Battle of the Chekists with Freemasons", "Transhumanism Inc."

Ключевые слова: Пелевин, игровая вселенная, гностицизм, Чапаев и Пустота, Шлем ужаса, Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами», «Transhumanism Inc., архетипы.

Keywords: Pelevin, game universe, gnosticism, Chapaev and Void, Helm of Horror, Lamp of Methuselah, or the Ultimate Battle of the Chekists with Freemasons, Transhumanism Inc., archetypes.

Романы В.О. Пелевина называют «культовыми». Хотя их раскупает громадное число людей, они всё равно считаются элитарными, интеллектуальными. Из-за того, как часто он использует приём интертекстуальности, его романы принято называть постмодернистскими. Но тут возникает вопрос, а не вступает ли такое определение в противоречие, не является ли его проза сатирической, что тоже могли бы ошибочно называть постмодернистским? На сегодняшний день не существует общей точки зрения на специфику творческого метода писателя. В свою очередь мы предполагаем, что художественный метод Пелевина заключён в его религиозном мировоззрении и элементах игры, что присуще различным жанрам, что и не даёт точно характеризовать его романную прозу.

Ключ к художественным реалиям В.О. Пелевина заключается в его одном из ранних романов «Чапаев и Пустота», где мир представлен, как игра большого количества душ, которым нечем занять свою вечность. Эта игра всегда будет абсурдна, так как соблюдать правила игры в какой-то момент станет скучно, захочется проявить фантазию. Потому каждое произведение Пелевина направлено на то, чтобы выявить этот абсурд, продемонстрировать и тем самым подчеркнуть некую онтологическую свободу души, не скованную материальностью бытия, а самой управляющей действительностью, становящейся Богом.

Это гностическое понимание мира, где мир является даже не иллюзией, а чем-то одновременно и производным, и создающим, отмечено уже давно практически каждым исследователем. Правда, обычно это понимается, как соотношение реальной вселенной и виртуальной: «Принцип двоемирия тесно связан с другой важной стратегией, которая была вполне в духе времени – компьютеризация. Ещё задолго до фильма «Матрица» Пелевин обратился к теме компьютерной виртуальной реальности. Это не просто другой мир, а мир, который создан определёнными силами, мир, который подчиняется программному коду. И люди приравниваются к неким виртуальным персонажам, которыми управляют игроки свыше» [1, 284]. Но использование Пелевиным метафоры виртуальной реальности может быть потому, что эта метафора понятна всем и помогает ярче раскрыть мысль автора. Очень ярким выразителем данной мысли является повесть «Принц Госплана», являющаяся записью некоей выдуманной игры, где игрок в какой-то момент начинает путать себя с персонажем. То есть, обращаясь к сведениям, почерпнутым из «Чапаева и Пустоты», душа начинает полагать себя собственной выдумкой, персонажем.

Один из наиболее полных анализов подобного виртуального и реального пространства сам Пелевин провёл в романе «Шлем ужаса». Что примечательно, печатная версия и аудиопьесы отличаются, причём в последней Пелевин намного больше открывает из своего замысла, чем в печатной. Касается эта разница персонажа по имени Sartrik в аудиоверсии и Sliff_zoSSchitan в печатной. В аудиоверсии Sartrik объясняет, что на самом деле на него надет шлем, что всё, что говорят другие персонажи, которые ведут чат, рассчитано на него. На самом деле, как выяснится в конце, Sartrik тоже часть шлема, шлем не создаёт ничего, кроме того самого чата, который и записан в книге, а носителем шлема (шлемилем) был, скорее всего, TheZeus, некий Зевс, создатель мира шлема. Именно он наделил буквы, которые создавал шлем, вещностью, вообразил тот мир, который шлем передавал ему только разговором.

Именно «Чапаев и Пустота» является знаковым и поворотным романом Пелевина. «В начале девяностых, когда В.О. Пелевин редактировал пятитомник Кастанеды в переводе Василия Максимова, под влиянием данной работы возникает замысел создать антологию русской и советской андеграундной эзотерической литературы» [4, 146]. Плотовский и Козак вспоминают при этом миф о платоновской пещере [6, 12], но этот миф – уже общее место для тех, кто хочет пересказать основные идеи гностицизма. А вот, что является уже менее распространённым, так это рассматривать работы Пелевина через призму гностицизма. В наше время гностические учения перетерпели трансформацию, но при этом так и не оформились во что-то единое, хотя стали носить отчётливые черты киберпанка, как отличительной черты нашего времени. Из этого мы можем вывести один из художественных методов Пелевина – сведение взаимодействия мира и персонажей не только к абсурду, но и к игре.

В одном образе всегда собрано громадное количество информации, каждый образ – это шкатулка, в которой есть немало игр, множество смыслов. Взглянем на героя романа «Generation П» Вавилена Татарского. «Есть предположения, что Вавилен сочетает в себе две абсолютно разные исторические личности, которые абсолютно противоположны: Владимира Ленина и Василия Аксёнова. Вавилен объединяет в себе, как и ленинскую социалистическую утопию, так же и аксёновскую свободу личности, представленную в произведениях В. Аксёнова» [3, 229]. Но достаточно легко увидеть в этом имени ещё одну языковую игру – Вавилон. Тот самый Вавилон, который является у джа-растафари символом развращающего капиталистического общества, полного пустых соблазнов, то есть как раз такого, которое и предстаёт в анализируемой книге. Это не означает, что Пелевину близки понятия и принципы растафарианства, но в мире, которого не существует, в мире-иллюзии, любая религия будет одновременно и ложной, и истинной. Потому кто-то из литературоведов называет Пелевина буддистом, кто-то, напротив, считает, что он издевается над буддизмом, а также ищет дзэн в его текстах, но для Пелевина вся вселенная, время, божественное и земное – всё только игра, что и создаёт неповторимую реальность его романов.

Именно к игре сводится его художественный метод. Считается, что Пелевин любит перенасыщать свои тексты образами масс-культуры, но это не совсем так. К примеру, в «Лампе Мафусаила, или Крайней битве чекистов с масонами» такой насыщенной современными символами становится первая часть «Золотой жук», тогда как вторая часть «Самолёт Можайского» - это использование сеттинга девятнадцатого века с лёгким намёком на стимпанк, а в третьей части «Храмлаг» - аллюзии на лагерную прозу. Пелевин насыщает свою прозу узнаваемыми символами, потому и кажется, что он пытается оперировать только масс-культурными образами. Просто последние наиболее узнаваемы, их легче всего превратить в объекты для игры, но также писатель использует образы, которые читатели знают со школьной скамьи, по рассказам и байкам. Пелевин обращается не просто к образам, он обращается к архетипам нации, в этом и есть суть его игры, он заставляет сталкиваться между собой разные образы, создавая через этот приём в них самих новые смыслы, пытается создать новые архетипы.

Также прозу Пелевина характеризует использование мифа, то есть тоже архетипа человеческого сознания. В его понимании мифа нет деконструкта, он не пытается изменить миф, но Пелевин пытается достроить его, доконструировать, дать иное прочтение. Этот мотив встречается практически в каждом крупном произведении Пелевина. Это можно назвать «методом трактовки», то есть Пелевин не сочиняет новый миф, он берёт неясный момент в старом и придаёт ему новый – буквальный или метафорический смысл. Так в «Чапаеве и Пустоте» совсем новый смысл придаётся песне «Мне малым-мало спалось», а потом анекдоты о Чапаеве трактуются с точки зрения эзотерического знания. В романе «Generation П» значок М&М – это древний знак таинственного изречения и т.п. Этим способом он привносит в свои тексты интерактив, когда и сам читатель начинает пытаться предугадать новые смыслы, которые появятся при введении в текст новых символов.

Отдельный вид художественного творчества Пелевина – это создание неомифологизмов. Можно предположить, что им управляет именно его религиозная составляющая, то есть не воспринимать что-либо серьёзно, высмеивая всё происходящее, творя собственный миф. Но тут можно вспомнить и о том, что Пелевин пишет не вневременные вещи, его тексты всегда актуальны, они отражают ту культуру, которую он видит перед собой. Можно предположить, что это выражение его публицистичности, что он пытается переосмыслить действительность. Но опять же, никто не пытается раскрыть данное положение через возможное мировоззрение Пелевина: это сотворение мифа из действительности можно воспринять, как попытку заколдовать, заговорить действительность.

Д.Л. Быков говорит о «Поколении Х», «Поколении Пепси», что «они задуманы были для мира великой сложности, а творить им пришлось в мире великой пустоты» [2]. Но, быть может, как человек этого поколения, Пелевин также принимает на себя функции Демиурга, творит собственный миф. Если одна душа способна сотворить весь мир, почему бы это не быть его душе? Если не уходить в подобные области эзотерики, то создание неомифа служит вполне материальной цели – новый миф разрушает старый. Попытка заново взглянуть на проблему помогает разрушить неверную точку зрения. То есть постоянное использование Пелевиным современных ему образов выполняет ту же функцию, что и высмеивание, то есть лишает их сакральности, помогает взглянуть на них через новую парадигму, деконстрирует создавшиеся мифы.

Попытки прочесть творчество Пелевина через гностицизм предпринимались и раньше, хотя отмечалось и отсутствие системности его взглядов: «Заметим, что одним из конституирующих эзотерических учений, служащих основой сюжетных ходов и композиции большинства работ Пелевина, является гностицизм. Темы множественных миров, руководимых архонтами, бесконечной удаленности от Плеромы, героя-гностика, пришельца из иного мира и герменевтики вечного подозрения, заставляющей искать за фасадом этой реальности скрытые механизмы, легко угадываются в его романах» [5, 226]. Как нам представляется, отсутствие системы у Пелевина наблюдается потому, что он отказался и от очень многих положений самого гностицизма. Ведь если весь мир является игрой, то объяснение правил этой игры, само по себе будет игрой, то есть чем-то несерьёзным. Нельзя в терминах игры описывать какие-то варианты не представляемого реального мира, можно лишь превращать в игру всё окружающее, очередной раз доказывать, что ничего серьёзного нет вовсе, игрой является всё, любая религия, любое божество.

Практически каждый из романов Пелевина можно свести к этому, к поиску, кто именно создал этот мир, вернее, эту вариацию мира. Наиболее полно это выражено в романе 2012 года «Transhumanism Inc.», где читатель постоянно забывает о том, что практически ничего в романе не существует, есть только симуляции искусственного мозга Гольденштерна. Как один шлем создал несколько персонажей и заставил их спорить друг с другом, так в мире, который является чьей-то иллюзией, в настоящей реальности палач и жертва могут быть фантазией одного мозга, любые враги, любые друзья, всё это может быть одним и тем же человеком, одной и той же душой. Использование разнообразных современных понятий даёт возможность Пелевину ответить на вопрос «Для чего всё это?», обращённый на любые понятия. И ответ абсолютно одинаков: у этого нет смысла, всё это лишь часть игры.

Книги Пелевина оставляют странное ощущение. Никто не подсчитывал количество хэппи-эндов в его произведениях, но их достаточно много, если считать за счастливый финал разрешение конфликта тем способом, который желал бы герой, достижение им поставленный целей. В то же время многие исследователи признают, что атмосфера в прозе Пелевина оставляет ощущение лёгкой грусти. Можно предположить, что это происходит по той причине, что сам он не верит в существование мира за миром. Есть только наша реальность, одна бесконечная игра, а вокруг ничего, кроме пустоты. И кто бы ни брал на себя руководство по управлению игрой, тот всё равно оказывается опасным безумцем, который создаёт не самое приятное пространство, больную реальность. Удивительно, что Пелевин практически не разрабатывает идеи с апокалиптичным и постапокалиптичным миром, где бы показал, что никакого полного уничтожения невозможно, разрушение одной реальности, приведёт к постепенному образованию другой. Скорее, можно наблюдать у Пелевина позитивистские настроения с его разработкой темы искусственного интеллекта, который становится полной заменой человеческого сознания. Развёртывая его метафору, можно понять, что в таком случае и сам человеческий интеллект можно понимать, как не нечто, что создало миры, а как побочное производство этих миров, ошибку в коде, которая затем начинает формировать всю программу заново. И при этом Пелевин не находит в этом чего-то плохого. Хотя стоит сразу осознать, что при этом прочтении наличие в его прозе буддийских аллюзий, стоит расценивать как насмешку, так как ошибки кода невозможно существовать вне кода. То есть человек не способен покинуть нашу реальность, просто будет выстраивать её на других уровнях.

Взглянем ещё раз на проанализированное. Мы установили, что художественный метод Пелевина состоит в том, чтобы десакрализировать, демифологизировать практически всё существующее, заставить читателя взглянуть на мир заново, не просто найти в нём новые смыслы, но попытаться самому придумать эти новые смыслы. Тем самым Пелевин выполняет ту функцию, которую и должна выполнять интеллектуальная литература – меняет читателя, заставляет изменить взгляд на мир. Как правило, довольно крепкий беллетристский сюжет скрывает большое количество мелких игр по приданию новых смыслов старым символам, причём наиболее пустым по возможному содержанию символам, вроде рекламных брендов. Тем самым он делает мир одновременно и сложнее, и проще. Он убеждает читателя в его собственной возможности менять мир, выходить в пространство мировых архетипов и чувствовать себя там своим.

Список литературы:

1. Аюпов Т.Р. Художественные стратегии в ранней прозе В. Пелевина // Пушкинские чтения – 2020. Художественные стратегии классической и новой словесности: жанр, автор, текст. – 2020. – С. 283–289.
2. Быков Д. Лекция «Виктор Пелевин. Путь вниз. Часть 1». – М. : Лекторий Прямая Речь, 2013.
3. Иванова М.В. Черты постмодернизма в романе В. Пелевина «Generation П» // Национальные языки и литературы в условиях би- и полингвизма: сборник научных трудов / отв. ред. А.Д. Ахвандерова. – 2019. – С. 228–230.
4. Комовская Е.В. Жанр романа созерцания как самостоятельная жанровая категория (на примере романа В.О. Пелевина «Чапаев и Пустота») // Гуманитарные и социальные науки. – 2014. – № 4. – С. 146–155.
5. Носачев П.Г. Эзотерический палимпсест: системы образов в творчестве В. Пелевина // Ежегодная богословская конференция православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. – 2017. – № 27. – С. 226–227.
6. Полотовский С., Козак Р. Пелевин и поколение Пустоты. – М. : МИФ, 2012. – С. 232.