ИДЕЯ РЕИНКАРНАЦИИ В РОМАНЕ Д. МИТЧЕЛЛА «ОБЛАЧНЫЙ АТЛАС»

АННОТАЦИЯ

В данной работе при исследовании речевой реализации образа главного героя в художественной прозе на материале произведения Д. Митчелла «Облачный атлас» мы пришли к выводу, что автору удалось соединить шесть абсолютно разных персонажей в пространстве и во времени не только благодаря тонким языковым средствам, но основной идеи реинкарнации.

ABSTRACT

During analysis the speech implementation of the image of the protagonist in fiction based on the material of D. Mitchell's "Cloud Atlas", we came to the conclusion that the author was able to combine six completely different characters in space and time, not only by virtue of subtle linguistic means, but the main the idea of reincarnation.

Ключевые слова: дежавю, реинкарнация, речевая реализация, языковые сходства.

Keywords: Deja Vu, reincarnation, speech realization, language similarities.

Дэвид Митчелл – британец, во время продолжительного пребывания в Японии увлекся восточной культурой, и это прослеживается в его произведениях. Особенно в «Облачном атласе», который вошел в шорт-лист Букеровской премии, где описывается будущее в Нео-Сеуле и раскрывается идея реинкарнации (переселе́ние душ, когда бессмертная сущность живого существа перевоплощается снова и снова из одного тела в другое).

 В своем романе «Облачный атлас» (2004) Дэвид Митчелл с каким-то необычным артистизмом исследует фундаментальные вопросы реальности и идентичности. Роман состоит из шести новелл, которые совершенно не сопоставимы с точки зрения содержания, места действия, обстановки и жанра, но в них просматривается причинно-следственная связь: герой каждой следующей новеллы через детали (дневник, письма, рукопись, фильм, видеозапись) вдохновляется подвигом героя предыдущей, причем все эти подвиги совершаются во имя свободы (других рас, творчества, слова, личной свободы, фабрикатов и т.д.). Дэвид Митчелл демонстрирует историческую преемственность борцов за свободу разных лет, и в конечном счете ему удается создать единое целое, где «souls cross ages like clouds cross skies…» [1, с. 308].

«Облачный атлас» начинается в 1850 году с Адама Юинга, наивного, американского нотариуса, путешествующего с Чатемских островов домой, в Калифорнию. По пути Юинг подружился с врачом, доктором Гусем, который внушил ему диагноз и начал лечить его от редкого вида мозгового паразита…

Внезапно действие переносится в Бельгию в 1931 год, где Роберт Фробишер, лишенный наследства композитор, бисексуал, ухитряется проникнуть в дом немощного маэстро, у которого есть соблазнительная жена и взрослая дочь...

Оттуда мы попадаем на Западное побережье в 1970-е годы и наблюдаем за неугомонным репортером по имени Луиза Рей, которая натыкается на паутину корпоративной жадности и убийств, угрожающих уничтожить и ее...

И далее с эффектной виртуозностью – в бесславную современную Англию; в будущее корейское сверхгосударство, где неокапитализм взбесился; и, наконец, к постапокалиптическому железному веку Гавайев в последние дни истории.

Но на этом история не заканчивается даже там. Затем повествование бумерангом возвращается назад через века и пространство, возвращаясь тем же путем, в обратном направлении, к своей исходной точке. По пути Митчелл показывает, как соединяются его разрозненные персонажи, как переплетаются их судьбы и как их души дрейфуют во времени, как облака по небу, и в этом есть идея вечного возвращения.

Ход, который уже использовали в прошлом другие авторы, Митчелл довел до совершенства, применив в качестве кульминации отдельную историю и показав развязки через призму этой кульминации.

А вот как говорит о структуре произведения герой романа Robert Frobisher новеллы Letters from Zedelghem “Spent the fortnight gone in the music room, reworking my year’s fragments into a ‘sextet for overlapping soloists’: piano, clarinet, ‘cello, flute, oboe, and violin, each in its own language of key, scale, and color. In the 1^st set, each solois interrupted by its successor; in the 2^nd , each interruption is recontinued, in order. Revolution or gimmicky?” [1, с. 463].

В нашем исследовании мы выявили особенности речевых реализаций шести героев из разных исторических эпох, но единственной кочующей души: наивного и простодушный нотариуса Adam Ewing из XIX века, молодого неврастеника-композитора Robert Frobisher из 30-х годов XX века, журналистку-идеалистку Luisa Rey из 70-х, жуликоватого пожилого издателя Timothy Cavendish из начала XXI века, героическую и прекрасную девушку-робота Sonmi-451, одного из последних людей Zachry на вымирающей Земле – казалось бы, не слишком связанных между собой.

Но их объединяет наличие родинки, похожей на комету «a birthmark shaped like a comet» (хотя правило это не абсолютное: у Закри из последней истории родинки нет, но она есть у цивилизованной женщины Мероним), и то, что каждый последующий герой читает, смотрит или слушает историю предыдущего, и у всех этот процесс прерываются так же, как новеллы в романе. Роберт, работающий секретарем у известного композитора, нашел в его библиотеке дневник нотариуса. Письма Роберта нашла журналистка Луиза Рэй; через 40 лет историю Луизы про опасное журналистское расследование сделал триллером и прислал в издательство ее старый знакомый, а Тимоти Кавендиш читает ее, находясь в пансионате-тюрьме, куда его поместил родной брат. Освободившись, Кавендиш написал о своих злоключениях повесть, которую экранизировали. Эта экранизация оказалась чуть ли не единственным фильмом, уцелевшим в последующую эпоху корпоративного государства, где фильмы о прошлом запрещены. Именно его тайком смотрит Сонми – девушка, родившаяся в маточной цистерне, чтобы быть прислугой в ресторане папы Сонга (сетевой ресторан быстрого обслуживания), но сумевшая стать философом и оказать влияние на последующие поколения. Записанный на вечный носитель допрос Сонми попадает в руки дикарей – последних обитателей Земли. Они любят собираться у костра и смотреть, как из большого яйца появляется красивая мерцающая девушка и что-то долго рассказывает на непонятном им древнем языке.

В романе Дэвида Митчелла язык играет важную роль в навигации по экспериментальной раздробленной его форме. Уникальный язык каждого раздела может быть прослежен как в его обстановке/периоде времени, так и в более личных чертах каждого из рассказчиков. На первый взгляд, язык шести разделов имеет существенные различия. Но едва заметными способами язык остается прежним, соединяя персонажей по разделам способами, которые поддерживают более широкие, не языковые связи в романе.

Язык разных персонажей иногда демонстрирует едва заметное сходство, и они редко бывают столь очевидными, как различия в языке, но тем не менее они существуют, и эти сходства не просто существуют – они создают связи между персонажами, которые дополняют существующие связи реинкарнации.

Важнейшее выразительное средство Митчелла в «Атласе» – видоизмененный язык, который позволяет полностью погрузиться в отражения мира, обрисованные в шести историях.

Язык Адама Юинга, язык викторианского периода, – староанглийский с мягкой американской ноткой, пластичный, текучий, рефлексирующий, словно погруженный в себя. “I confess, I swooned under each fall of the lash. Then a peculiar thing occurred. The beaten savage raised his slumped head, found my aye& shone me a look of uncanny, amicable knowing! As if a theatrical performer saw a long-lost friend in the Royal Box and, undetected by the audience, communicated his recognition” [1, с. 6].

Наивность и слепая вера в добро не позволяют Адаму раскусить алчного доктора-убийцу, читая только внешний, заискивающий, угождающий и где-то даже любезный язык Гуса, который только в на первых страницах романа восемь раз обращается к Юингу “Sir” – “I thank you, sir…” [1, с. 3], хотя Юинг замечает в докторе что-то актерское: “Henry recited Psalmthe Eighth, in voice as sonorous as any schooled dramatist” [1, с. 8].

Язык Фробишера, язык Британии начала столетия, – чувственный, нездоровый, музыкальный, богатый эпитетами, переполненный описаниями и непрямым цитированием. “I laid me down and idled, an art perfected during my long convalescence. An idler and a sluggard are as different as a gourmand and a glutton… droplets pound my face like xylophone hammers” [1, с. 54].

Фробишер пишет в этом уникальном стиле, который соответствует его личности, – неформальный и поспешный, что указывает на его нетрадиционное мышление и нетерпеливость. Это конкретное изменение языка не полностью связано со временем, культурой или формой; это личное Фробишера. Он самовлюблен, не отягощен моралью “Assured her I’ve never loved anyone except myself and have no intention of starting now…” [1, с. 85], “… was my perfect reply” [1, с. 55].

Краткие выводы Фробишера резко выделяются на фоне подробных и задумчивых описаний Юинга. То, что для Юинга, описывающего как “no more tatterdemalion a renegado I ever beheld” [1, с. 9], для Фробишера просто “a crazed dog” [1, с. 458].

Более внимательный Фробишер, прочитав всего несколько страниц журнала, замечает предательство доктора Гуса и отмечает, что Юинг “is blind to all consipirators” [1, с. 64].

Американский детективный язык Луизы Рей – настойчивый, почти детективный, шаблонный, ритмичный, нетерпеливый. “Oh, Luisa Rey is no Lester Rey. I wasted years being rebellious and liberated, posing as poet and working in bookstore… So I’m still only columnist” [1, с. 94].

Пытливый ум образованной Луизы Рей ищет развязку детективной истории “Why did Sixsmith buy an airplane ticket if was going to put a bullet through his head…” [1, с. 118], иногда используя идиомы, описывая Сиксмита “Cool as a cucumber “ [1, с. 119].

Детективный язык истории пестрит клише, и Митчелл выжимает из них столько юмора, сколько может, доводя их до абсурдных крайностей, когда даже другие персонажи замечают клише и комментируют их нелепость. “Last words? Who are you? Dirty Harry?” [1, с. 444].

“The arrest of Lloyd Hooks two days ago was seen as vindication of this newspaper’s support for Luisa Rey…” [1, с. 452]. Она вышла победительницей в этой борьбе, благодаря ее честности и порядочности.

Язык метафор Тимоти Кавендиша – раскидистый, разноцветный, забитый метафорами и глубокомысленными сентенциями собственного сочинения. The Mighty Gibbson’s assessment of history – little more than the register of the crimes, follies and misfortunes of mankind – ticker-taped by for no apparent reason. Timothy Cavendish’s time on Earth, in thirteen words. I refought old arguments, then fought arguments that have never even existed” [1, с. 169].

Как опытный издатель, он понимает, что его рассказ о доме престарелых, самое интересное событие в его долгой жизни, вряд ли соответствует событиям романа-триллера, такого как Half Lives, с убийствами, шпионажем и коррупцией/заговорами. “Unlimited power in the hands of limited people always leads to cruelty” “Solzhenitsyn” [1, с. 182], заключает Кавендиш. Он смотрит прямо в лицо своей буквальной связи с другими секциями, но не осознает себя в процессе реинкарнации.

Модифицированный язык будущего клона Сонми-451 – точный, очень логичный, в какой-то мере академический и безжалостно, почти анатомически правдивый. “Purebloodes like quoting the aphorism about lighting never striking the same place twice, tho they act if the opposite id true” [1, с. 205]. “Чистокровные любят цитировать афоризм о том, что молния никогда не попадает в одно и то же место дважды, однако часто ведут себя так, словно верно как раз обратное”.

Обогатив свой язык с помощью книг и чтения, Сонми подражает ораторам, доступ к которым ей удалось получить, – “Orwell and Huxley, and Washington’s Satires on Democracy” [1, с. 211]. “Deviational material” этих старых авторов, книг и трактатов, к которым архивариус “wouldn’t get such security clearance in his dreams” [1, с. 234], наделяет ее риторикой для создания ее “Declarations” – это ее словесный акт борьбы за свободу и равенство.

Язык Закри, язык рухнувшей цивилизации, – архаичный, образный, певучий, с использованием постоянных повторов-усилений, подчеркнутый акцентом. “I’m shoutin’ back more’n forty long years at myself, yay, at Zachry the Niner, Oy, list’n! Times are you’re weak ’gainst the world! Times are you can’t do nothin’! That ain’t your fault, it’s this busted world’s fault is all!” [1, с. 252].

Подводя итог: каждый раз, когда Митчелл меняет дату, местоположение или политический климат, он соответственно меняет язык.

Поскольку книга разделена на шесть разделов, каждый со своей обстановкой и персонажами, перевоплощение в виде почти идентичных родимых пятен и дежавю позволяет Дэвиду Митчеллу имитировать воспроизведение одного и того же персонажа (одной души) в нескольких историях. Поэтому мы исследовали речевую реализацию нашего персонажа (кочующей души) через призму диахронии или через пространственно-временную призму Митчелла.

В книге Роберт Фробишер использует эту идею как последнюю попытку установить связь, прежде чем покончить с собой.

«Rome'll decline and fall again, Cortes'll lay Tenochtitlan to waste again, and later, Ewing will sail again, Adrian'll be blown to pieces again, you and I'll sleep under Corsican stars again, I'll come to Bruges again, fall in and out of love with Eva again, you'll read this letter again, the sun'll grow cold again. Nietzche's gramophone record. When it ends, the Old One plays it again, for an eternity of eternities. Time cannot permeate this sabbatical. We do not stay dead long» [1, с. 463].

Идея реинкарнации в романе правдоподобна ли; скорее всего ее мистическое и сверхъестественное определение может привести к серьезному скептицизму. Митчелл также высказывает критику через своего персонажа Тимоти Кавендиша, что “the insinuation that Luisa Rey is this Robert Frobisher chap reincarnated, for example. Far too hippy-druggy – new age” [1, с. 357].

Но мы приняли это как данность и исследовали речевую реализацию кочующей души.

Ни одна из новелл не существует в вакууме, поскольку Митчелл использует родимые пятна и дежавю (психическое состояние, при котором человек ощущает, что когда-то уже был в подобной ситуации или в подобном месте), чтобы создать ощутимые связи между историями. Это прежде всего “a birthmark shaped like a comet”, и вот как они его нам описывают.

У Адама Юинга она в форме «a birthmark shaped like a comet» [1, с. 15].

Роберт в своих письмах пишет: “She plays with that birthmark in the hollow of my shoulder, that you said resembles a comet…” [1, с. 85].

Луиза уже сравнивает свое родимое пятно с тем, о чем она прочитала в письмах Роберта. “Luisa shuts these aside to get a clear view of a birthmark between her shoulder – blade and collar-bone… it is undeniably shaped like a comet.” Но Луиза чувствует, кроме родимого пятна, что-то необъяснимое объединяет ее с Робертом. “Her mind walks the passageways of Zedelgehem chateau” [1, с. 124]. “Are molecules of Zedelghem Chateau, of Robert Frobisher’s hand dormant in this paper for forty-four years, swirling in my lungs now, in my blood?” [1, с. 453]. Что это – вера в реинкарнацию или сомнения Луизы?

Тимоти Кавендиш, читая историю Луизы Рей, пишет, что “I, too, have a birthmark, below my left armpit, but no lover ever compared it to a comet. Georgette nicknamed it Timbo’s Turd” [1, с. 357].

Сонми говорит, что родимое пятно для фабрикантов “genomed out”. Более того, оно причиняло ей неудобства, потому что “always caused me embarrassment” и “Somni-451’s stain” и “Every Medic who ever saw it xpressed bewillerment” [1, с. 204]. И все же Сонми верит в реинкарнацию: “I said I hope that Siddhartha would reincarnate me in her colony” [1, с. 348].

Закри уверен, что душа бессмертна, и объясняет: “normally by forty we’re prayin’ Sonmi to put us out o’ misery an’ reborn us quick in a new body” [1, с. 253].

“Souls cross ages like clouds cross skies, an’ tho’ a cloud’s shape nor hue nor size don’t stay the same, it’s still a cloud an’ so is a soul. Who can say where the cloud’s blowed from or who the soul’ll be ‘morrow? Only Sonmi the east an’ the west an’ the compass an’ the atlas, yay, only the atlas o’ clouds” [1, с. 308].

Как мы показали в нашей статье, Митчелл использует язык, чтобы одновременно показать различия шести историй «Облачного атласа» и охарактеризовать рассказчиков этих новелл. Герой четвертой новеллы Кавендиш размышляет: “Language, too, will leave you behind, betraying your tribal affiliations whenever you speak” [1, с. 180]. Язык придает уникальность каждому из шести «солистов», составляющих секстет, коим является роман.

Языковые сходства в романе существуют на более тонком уровне. Часто это незамеченные связи – отдельные слова, фразы и примеры синтаксиса, которые появляются в нескольких местах романа.

Метафизически роман имеет свою собственную взаимосвязанность, поскольку каждая история встроена в другие истории, а это означает, что каждый персонаж вступает в прямой контакт с языком своего предшественника. Таким образом, несмотря на то что язык помогает их различать, и, как мы видим из анализа, они оказывают влияние друг на друга, подтверждая идею реинкарнации.

Как показывают реинкарнация и более тонкие связи, рассмотренные в статье, мы видим, как персонажи книги «пересекают века» и что-то вневременное в каждом персонаже остается неизменным. Юинг остается наивным персонажем, склонным к чрезмерному описанию; Фробишер всегда смотрит на мир через музыкальную призму. Клише доминируют в жизни Луизы так же, как метафоры и преувеличения доминируют у Кавендиша. А Сонми втянута в борьбу за власть и борьбу за то, чтобы ее услышали, так же сильно, как Захри хочет, чтобы его поняли. Как каждая из этих душ пересекает небеса романа, паутиной связей наполняет его.

Список литературы:

1. Mitchell D. Cloud Atlas. – Sceptre UK. Print, 2014.
2. SWF Interview: Mitchell, David. Interview by Geordie Williamson // Sydney Writers’ Festival. – 2011.