Преемственность литературной традиции в романе Э.-Э. Шмитта «Как я был произведением искусства»

АННОТАЦИЯ

В данной статье анализируется роман современного французского писателя Э.-Э.Шмитта «Как я был произведением искусства». Исследуется интертекстуальный характер романа. Прослеживается связь данного романа с английской литературной традицией XIX века.

ABSTRACT

This article analyzes the novel of the modern French writer E.-E. Schmitt, "How I was a work of art." The intertextual nature of the novel was investigated. The connection of this novel with the English literary tradition of the XIX century is traced.

Ключевые слова: литературная традиция, интертекст, красота внешняя и внутренняя,

Keywords: literary tradition, intertext, external and internal beauty, art, dialogue of cultures.

Один из последних романов Эрика – Эммануэля Шмитта, широко известного и востребованного французского драматурга и писателя «Как я был произведением искусства» (2002 г., переведен на русский язык в 2014 г.) ставит извечные вопросы о роли красоты внешней и внутренней, о взаимоотношении творца и его создания. Знаменитый и модный скульптор - авангардист Зевс-Питер Лама осуществил, по его мнению, грандиозный и неподвластный никому другому проект. Он создает шедевр – скульптуру из живого человека, невзрачного парня Тацио, уставшего жить в тени своих братьев – близнецов, исключительных красавцев. Обезобразив его многочисленными хирургическими вмешательствами, «творец» Лама превращает его в другое существо, лишенное человеческих прав и свободы.

Но лишить его мыслей, чувств, человеческого достоинства он не смог, и в этом смысле нельзя не согласиться  с мнением О.О. Леньковой о том, что «цель Шмитта, как и его предшественников Дидро и Шодерло де Лакло, – изобразить процесс духовного преображения человека под влиянием чувств» [1].

Этот роман-притча, небольшой по объему, написанный от первого лица, содержит присущие современной французской литературе черты: обращение к новому, как к хорошо забытому старому, к аллюзии на предшествующие тексты, ироничности повествования, «диалогу с научным и литературным наследием прошлого». Как справедливо отмечается в статье о современной французской литературе, «она предпочитает обращаться к прошлому, но не как к объекту подражания, а чтобы с новой силой вопрошать это прошлое,…что вписывает современную литературу в историческую схему, но с обратной перспективой» [2, c. 54].

Сфера творческого интереса Шмитта в этом романе, на наш взгляд, – это художественные искания в английской литературе конца XIX и начала XX веков, а точнее произведения О. Уайльда, Г. Уэллса, Б. Шоу. Причем, писатели рубежа  XX - XXI веков предпочитают обращаться к прошлому не как к объекту подражания, а чтобы с новой силой вопрошать это прошлое.

На определенную перекличку с романом О. Уайльда указывал и сам автор в эпизоде, когда выбирают имя новому шедевру З.-П. Лама. Одно из предложенных имен – Новый Дориан Грей. Дориан в романе О. Уайльда «Портрет Дориана Грея» (1890) – прекрасный юноша из респектабельной семьи. Следуя советам своего искушенного в пороках и циничного друга лорда Генри, он предается безудержным наслаждениям, не задумываясь о чувствах и желаниях других людей. Ради удовольствия и удовлетворения своих прихотей, он не останавливается ни перед какими нарушениями морали, поскольку полагает, что счастье не зависит от нравственности. Его пугает только старость, отсюда его мечты, чтобы красота и молодость всегда оставались с ним. Таким прекрасным и утонченным он был изображен на портрете художника Холлуорта, который обладает чудесным свойством: на нем отражаются все последствия порочной и безнравственной жизни героя. Сам же он остается все таким же юным и прекрасным. Облик живого Дориана не выражает сущности его порочной и развращенной натуры. Пытаясь уничтожить портрет, разоблачающий его, Дориан убивает себя, тем самым еще раз подтверждая излюбленный тезис О. Уайльда, что искусство выше жизни.

Казалось бы, противоположная ситуация в романе Э.-Э. Шмитта, но при углубленном рассмотрении внешность обезображенного, изуродованного героя романа и повествователя, названного своим создателем Адам-бис, не передает сущности его человеческой личности. Нельзя уничтожить человеческие мысли, чувства, достоинство. И на портрете, созданном ослепшим отцом его возлюбленной Фионы, только по его голосу и высказываниям об окружающем мире, герой романа предстает удивительно похожим на него прежнего, до того, как он превратился в мясо для экспериментов. Не зря слепой художник говорит: «Всё равно я пишу то, что нельзя увидеть» [3, c. 230]. Так портрет становится отражением его души, характера.

У Уайльда – очаровательно красивый и вечно юный Дориан и портрет, передающий его безобразный внутренний облик. У Шмитта – чудовищно безобразный герой Адам-бис и прекрасный, чистый его портрет, ставший выражением его светлой человеческой натуры. В итоге уже на другом временном и художественном уровне подтверждается мысль, что подлинное искусство глубже и точнее самой действительности передает смысл явлений и характеров.

На этом диалог романа Э.-Э. Шмитта с английской литературой конца  XIX и начала XX веков не заканчивается.

Появление в качестве свидетельницы «Роланды-коровы» или «Богини – коровы» в суде, решающей животрепещущий вопрос о том, является ли Адам-бис произведением искусства или человеком со свободной волей и поведением, вызывает в памяти гротескные формы образов романа Г. Уэллса «Остров доктора Моро» (1896 г.). «Она вживила себе в лоб пару рогов, увеличила глаза, расширила ноздри, а на пышной, млекопитательной груди ее болтался старый страховочный шнур с подвешенным к нему тирольским колокольцем» [3, c.232].

Моро, гениальный хирург, непонятый и гонимый в обществе, укрылся на пустынном острове и с помощью операций и прививок превращает диких животных в людское подобие, жалкое и примитивное, но при этом, даже учит их говорить и распевать придуманные им заповеди. Он держит их в повиновении при помощи страха.

В романе Шмитта, убедившись в успехе своего творческого эксперимента в создании Адама-бис, скульптор-авангардист Зевс-Питер Лама с помощью искусного скальпеля патологоанатома Фише начинает изготовлять целую серию живых скульптур из своих наложниц, обитательниц замка «Средостение», которые впоследствии хорошо продаются. Но после ухода Лама в небытие бывшие красавицы стали обитательницами психиатрической лечебницы, поскольку «…скальпель доктора Фише вкупе с воображением Зевса превратили их в нелепых, единственных в своем роде чудовищ. Их слава оказалась недолговечной… Иногда, обманув охранников, какая-нибудь из бывших красавиц с воплями выбегает из парка, и купающиеся пугаются при виде мечущейся по пляжу буйной сумасшедшей, людоедки с изуродованным телом, пустыми глазами и безмолвными, вечно раскрытым ртом, которая не нужна больше ни одному музею» [3, c. 250-251].

И вновь кажущаяся противоположность: у Уэллса звери, превращенные в людей с помощью скальпеля и уколов доктором Моро, а у Шмитта – люди, обезображенные хирургическим способом, ставшие чудовищами.

Противоположные, как бы перевернутые ситуации, в основе своей имеют одни и те же корни. Создателю человекоподобного звериного общества нравится царить среди своих созданий, как «сверхчеловек» ницшеанского типа. Ему нравится их покорность и жалкий вид, так он может ощущать себя повелителем мира. Скульптор Лама, по его собственному выражению, –величайший художник и скульптор наших дней, «светило искусства». Он заявлял, что, создав свою живую скульптуру, он изменил мир, в котором он может устанавливать свои правила и понятия. И на суде без тени сомнения он заявляет: «Без меня человечество не было бы тем, что оно есть» [3, c. 237]. Ему весьма льстит, когда его называют «благодетелем». Неслучайно словосочетание «имперское величие», встречающееся в романе, так точно характеризует этот персонаж. Но дело не только в его творческих, весьма посредственных способностях, а в умении организовать рекламу, пиар вокруг своих произведений. При всем различии ситуаций и эпох этими неординарными и по-своему талантливыми людьми движет не только интерес к их созданиям, а стремление к славе, власти, а в случае с Лама – и к обогащению. Не зря в романе говорится: «Коммерция для Зевса-Питера Лама важнее совести» [3, c.246].

Отталкиваясь от известного древнегреческого мифа о скульпторе Пигмалионе, создавшем прекрасную статую Галатею, и силой своей любви оживившем свое творение, Б. Шоу в своей пьесе «Пигмалион» роль творца отводит английскому профессору лингвистики Хиггинсу. Поспорив с полковником Пикерингом, он задумывает интересный с точки зрения науки и психологии эксперимент. Он задумывает: научить уличную торговку цветами Элизу грамотной речи и хорошим манерам, и на светском приеме выдать её за герцогиню, что успешно и претворяется в жизнь. Хиггинс думает, что научив Элизу правильной речи и умению вести себя в высшем обществе, он создает её как человека. Но мастер парадоксов Б. Шоу остается верен себе; миф о Пигмалионе в его пьесе получает парадоксальное воплощение. Хиггинс убежден, что он сделал Элизу человеком, но на самом деле эта простая девушка обнаруживает истинную внутреннюю культуру и глубокие чувства, и оказывается, что в этом отношении она превосходит своего творца, человека сухого, далекого от высоких нравственных побуждений. Именно новая Галатея – Элиза должна оживить Пигмалиона, превратить его в человека. Именно благодаря ей в его душе происходит известный сдвиг в сторону живых человеческих чувств. Происходит обратный мифу процесс превращения закостеневшего ученого в человека.

В романе Э.-Э. Шмитта творец, скульптор Зевс-Питер Лама, создавая свою живую скульптуру с помощью хирургического скальпеля, унижает молодого человека до положения вещи, хотя и произведения искусства. В отличии от античного скульптора, создавая свою скульптуру, Лама стремиться уничтожить в ней человека. Он полагает, что лишив героя внешней оболочки, творец уничтожает в нем личность. Но лишить его человеческого достоинства, убить в нем способность мыслить, чувствовать, говорить, переживать Лама не может, хотя и пытается с помощью патологоанатома Фише сделать ему лоботомию, чтобы лишить его тех качеств, которые отличают человека от прочих существ.

« – Мне очень жаль, но мой разум – это я! Я сам! А не что-то там такое, отдельное от меня!

– Конечно. Но ведь ты же прекрасно знаешь, что твое «я» не представляет никакого интереса. Никакой ценности. Не больше, чем твое прежнее тело. Впрочем, когда мы с тобой познакомились, ты как раз собирался покончить и с тем, и с другим. И только благодаря моему вмешательству твое тело стало интересным. Тебе следовало бы радоваться этому и ограничить деятельность твоего разума этой радостью» [3, c.151].

Вот почему, осознав все это, сенсационное творение З.-П. Лама, Адам-бис готов восстать против своего творца, готов в суде доказывать, что он живой человек, что «никакой юридический акт не может отменить человеческую природу» [3, c. 239].

Ведя диалог, своеобразную перекличку с произведениями прошлого векового рубежа, роман Шмитта подтверждает, усиливает, иногда подводит к противоположному решению близкой и созвучной ему проблематики. Современное произведение связано с традиционной литературой как с партнером и собеседником. При этом открываются не какие-то абсолютные или относительные истины о прошлом, сколько проявляются неожиданные связи, переклички, ассоциации, бросающие отсвет на актуальные проблемы и предметы.

Список литературы:

1. Ленькова О.О. Природа и структура современного французского эпистолярного романа («Оскар и розовая дама» Э.-Э. Шмитта) [электронный ресурс] – Режим доступа: http://elib.bsu.by/handle/123456789/49473 (дата обращения: 04.11.2020).
2. Новейшая зарубежная литература. – Алматы: Жибек Жолы, – 2011. – 584 с.
3. Шмитт Э.-Э. Как я был произведением искусства. – С-П.: Азбука, 2014. – 256 с.